Ящик за ящиком, перерытые, летели на пол. Наконец-то, в последнем, нижнем, — тонкий, свёрнутый трубкой пергамент, очень загрязнившийся и незначительный на вид. Совершенно незначительный.
Громкий крик вырвался у Артура. Вспыхнув от нервного волнения, он разложил карту на полу и, встав на колени, стал её рассматривать. Сразу видно было, что старые выработки, чётко показанные на этом плане, тянутся параллельно нижним этажам Дэйка и отстоят от них не более, чем фута на два. Артур всмотрелся ещё внимательнее своими ослабевшими в тюрьме глазами. И различил на полях какие-то маленькие чертежи и расчёты, сделанные рукой отца. Это было последним, окончательным доказательством вины, последней каплей в чаше преступлений.
Артур поднялся с колен и не спеша свернул план. Все построение этого грандиозного обмана встало теперь перед его измученным взором. Он стоял посреди «священной» комнаты, крепко сжимая в руках план, глаза его горели, с лица ещё не сошла бледность, печать тюрьмы. И словно под влиянием мысли о том, что он, осуждённый, держит в руках доказательство вины отца, словно забавляясь такой парадоксальностью человеческой справедливости, он усмехнулся бледными губами. Приступ истерического смеха потряс его. Ему хотелось все громить, жечь, разрушать; хотелось разорить всю эту комнату, сорвать со стен картины, выбить окна. Он жаждал возмездия и справедливости.
С большим трудом овладев собой, он вышел из кабинета и спустился вниз. В передней остановился, ожидая, устремив глаза на входную дверь. Время от времени он с лихорадочным нетерпением поглядывал на высокие часы в футляре, прислушиваясь к медленному неумолимому ритму уходящих секунд. Но вот он вздрогнул: когда стрелки показывали тридцать пять минут первого, к дому подъехал автомобиль, послышались торопливые шаги. Дверь распахнулась, и в переднюю вошёл его отец. Мгновение полной неподвижности. Глаза отца и сына встретились.
У Артура вырвался не то вздох, не то рыдание. Он едва узнал отца. Перемена в Баррасе была просто разительна. Он очень отяжелел, располнел, жёсткие линии его фигуры стали рыхлыми, расплывчатыми. Одутловатые щеки, отвислое брюшко, складка жира над воротником и вместо прежней застывшей уравновешенности — суетливое оживление. Все у него было в движении: руки вертели и перебирали пачку газет; глаза шныряли во все стороны, стараясь увидеть всё, что можно, душа жадно, деятельно отзывалась на все жизненные развлечения, тривиальные и ничтожные. И вдруг разрушительной молнией поразила Артура мысль, что вся эта искусственная деятельность вызвана стремлением утвердить настоящее, отвергнуть прошлое, не думать о будущем; что это — последние результаты разложения.