— Это еще откуда?
— Из донесений моих.
— А про меня знают? — крикнул снизу Пиранделло.
— Неужто нет!
— И чё?
— А ничё. Смеются с тебя.
— И про меня, Тихон? — улыбнулась Маша.
— Про тебя, Манечка, даже в Академию наук запрос посылали. Ты для их — явление!
— Так уж и в академию… — усомнился Пиранделло.
— Ну ничего, окромя гирь и козы! — рассердился Тихон. — Да на нашу тайную службу такие люди работают!.. И ученые, и литераторы, и торговый народ, и даже несколько графьев!.. И все без денег — исключительно из соображений ума и патриотизьма!..
***
Чиновник приоткрыл дверь с табличкой «Особый комитет по рассмотрению заявления Герстнера» и прошмыгнул к светлейшему:
— Ваша светлость… От графа Бобринского и инженера Мельникова в защиту железных дорог Герстнера…
— Спасибо, братец. Иди с Богом. — Меншиков неторопливо стал разрывать документ на мелкие кусочки. Этот зал больше всего напоминал судилище.
— Продолжайте, граф, — махнул рукой светлейший. Потоцкий воздел руки к небу и со страстью провинциального трагика закричал с трибуны:
— Железные дороги помешают коровам пастись, а курам нести яйца!.. Отравленный паровозом воздух будет убивать пролетающих над ним птиц… Сохранение фазанов и лисиц станет более невозможным! Дома по краям дороги погорят, лошади потеряют всякое значение! Сей способ передвижения вызовет у путешественников появление болезни мозга… Эту же болезнь получат и зрители, взирающие на такое передвижение со стороны!.. И вообще путешествие будет страшно опасным, так как в случае разрыва паровоза вместе с ним будут разорваны и путешественники!..
Тут Герстнер поднялся и стал снимать развешанные чертежи, диаграммы, эскизы. Когда он сворачивал их в трубку, руки у него тряслись. Но он спокойно пересек зал, открыл дверь и, обернувшись к светлейшему, сказал всего лишь одну фразу:
— А все-таки она вертится…
И так захлопнул за собой дверь, что мелко изорванные клочки письма в защиту его железных дорог, подхваченные порывом сквозняка, поднялись в воздух, словно стая снежинок…
***
Так же спокойно Герстнер пересек набережную и с окаменевшим лицом стал раздавать свои личные вещи: Ролику — брегет, Маше — медальон, Тихону — тощий бумажник…
Скользнув по их лицам отсутствующим взглядом, Герстнер влез на парапет, прижал к груди проект и рулон чертежей, вздохнул и сказал хрипло:
— Прощайте. Мне незачем больше жить. — И бросился в темные воды Невы.
— Федя!!! — резко крикнула Маша.
Доивший козу Федор снизу увидел летящего над собой Отто Франца фон Герстнера и мгновенно поймал его в свои могучие объятия, не дав ему достигнуть губительных невских вод.