Распахнулась дверь и долго не закрывалась, пропуская сразу несколько человек. Не меняя позы, Скачков скосил глаза. Шурша плащом, в раздевалку стремительно вошел Иван Степанович, старший тренер, за ним Арефьич, второй тренер, никого из посторонних. В комнате сразу стало тесно, хотя все, кроме Ивана Степановича, отошли за большой стол с макетом футбольного поля, на котором перед самым нача-лом матча тренер, быстро двигая намагниченные фигурки, давал последние установки. Сейчас металлическая крышка стола с макетом поля опущена, на ней лежала чья-то пустая сумка и стоял оставшийся с перерыва недопитый стакан чаю с ложечкой.
Зашевелившись в креслах, ребята выжидающе замерли. Все знали, что руководство команды было в раздевалке у торпедовцев.
– Увезли Полетаева. На «скорой», – отрывисто сообщил Иван Степанович. – Перелом. Почти открытый.
Он остановился посреди раздевалки и, напустив на лоб седую прядь, удрученно замолк. Он машинально покачивал коленкой правой ноги да изо всех сил, словно норовя прорвать подкладку, засовывал в карманы кулаки.
Не выдержав паузы, сдержанно вздохнул Алексей Маркин и принялся вращать на пальце кепку. Анатолий Стороженко, защитник, приподнялся в кресле и с неприятною гримасой, морща подсыхающее лицо, стал стаскивать с уставших ног тесные теплые гамаши. Где-то в углу стукнули о стенку сброшенные бутсы.
– М-да… – произнес наконец Иван Степанович, горестно качая головой. – А игра была наша. Отдали! На ерунде отдали. Да еще парня поломали. Какого парня!
Все, кто находился в раздевалке, не отозвались ни словом, ни движением. Что тут станешь говорить? У Скачкова защемило сердце, он ниже опустил голову, щекам стало горячо. «На ерунде отдали»… Конечно, на ерунде. А на чем же еще? И вот из-за ошибки одного страдают все.
Скачков не поднимал горевшего лица, сжимал и разжимал пальцы.
Первым не вынес тишины Федор Сухов.
– Игра, – сказал он, ни на кого не глядя, и завозился в кресле.
На него с досадой посмотрел Арефьич: дескать, молчал бы лучше, не вылезал! Врач команды, вежливый и ровный в обращении со всеми, Дворкин немедленно направился в прихожую, где на столике в углу, в окружении тесно составленных чашек бесцельно остывали два больших горячих чайника. Он словно предчувствовал назревавший скандал.
– Игра, говоришь? – Иван Степанович остро глянул издали. – Это хулиганство, а не игра. Если бы кто-нибудь позволил себе такое на улице, его отвели бы в милицию и отдали под суд. И судили бы! И дали срок. Да, Сухов, срок! – Он возбужденно прошелся по тесному пространству между кресел, отбрасывая ногами валявшиеся где попало сумки, бутсы и футболки. – А на поле, видите ли, все прощается. Игра! Футбол не балет! Плохой это футбол, Комов! – Иван Степанович остановился над самой головой сидевшего защитника. – Плохой! Слышите? И – грязный. Учитесь играть, Комов!