— И почему они этого не сделали? — вырвалось у Эмбер.
Эймиас устало улыбнулся.
— Потому что у меня не было родителей. Ни отца, ни матери, ни тетки, о которой я рассказывал, вообще никого. Я все выдумал. Мои первые воспоминания связаны с лондонским приютом для найденышей. Я сбежал оттуда, прежде чем меня отправили в работный дом. Такова участь всех мальчишек, которых не удается пристроить в подмастерья. Я был слишком высоким, слишком тощим и слишком непокорным, чтобы заниматься моим обучением. Так я оказался на улице и с тех пор заботился о себе сам. И смело могу сказать, что сделал себя собственными руками. Я богат, — произнес Эймиас с неожиданной силой. — У меня влиятельные друзья. Я служил короне, добывая секретные сведения во время войны. И это тоже правда. Будь у меня семья, возможно, моя жизнь сложилась бы иначе. Но мне пришлось пробиваться самому, и я горжусь тем, чего добился. — Он посмотрел на Эмбер, словно только сейчас по-настоящему увидел ее. — Я не чудовище, порочное по натуре. Я не совершал никаких преступлений со времени своего детства, но даже тогда я воровал, чтобы не умереть от голода. В любом случае все это в прошлом. Я так и сказал Тремеллину.
Эмбер потрясенно молчала, пытаясь переварить услышанное. Ее расширившийся взгляд не отрывался от Эймиаса, который сидел у очага, медленно обсыхая, со стаканом бренди в руке. Он казался спокойным. Слишком спокойным.
Эймиас помедлил, приводя в порядок мысли. Он не жалел о своей откровенности. Это помогло ему увидеть случившееся как бы со стороны. Но есть вещи, которые он не может рассказать Эмбер.
Он не станет повторять оскорбительные слова, произнесенные Тремеллином в его адрес. И не только потому, что они не предназначены для женских ушей. Многие из них с таким же успехом можно отнести к самой Эмбер. К изумлению Эймиаса, Тремеллин пришел в негодование не только потому, что человек, которого он принимал в своем доме и которому позволил ухаживать за своей дочерью, оказался бывшим каторжником. Не в меньшей степени его взбесил тот факт, что тот оказался безродным сиротой.
— Ублюдок! — выкрикнул Тремеллин с искаженным от ярости лицом.
— Возможно, — сказал Эймиас, поднимаясь. — Во всяком случае, я не могу доказать обратного. Послушайте, Тремеллин, я был не прав, умолчав о своем пребывании в тюрьме. Неужели вы думаете, что я этого не понимаю? Но вы никогда бы не заговорили со мной, если бы знали правду, не так ли? Я мог продолжать лгать, и вы бы ничего не узнали. Но я предпочел поступить честно. Я не хочу, чтобы между нами стояла ложь. Подумайте сами: неужели это такое страшное преступление — украсть кошелек? Я был голодным мальчишкой. Но таковы законы этой страны, хотя мы оба знаем, что отпрыск богатой семьи может совершить худшее деяние и остаться безнаказанным. Я заплатил за свой проступок многократно. И получил прощение от его величества.