Песня оказалась весьма длинной. Это была не какая-нибудь кабацкая баллада в десяток стихов. И не любовная песенка в три-четыре куплета с душещипательным припевом. Эта песня ткалась, как гобелен: порою арфа грустила одна, затем к ней присоединялись человеческие голоса, чтобы, в свою очередь, схлынуть, и вновь только струны всхлипывали в тишине. Певцы то сосредоточенно пели, то зачарованно слушали. Вандиен отметил про себя, что никто ни разу не поднес кружки к губам, промочить пересохшее горло, никто не бросил полена в очаг, хотя дрова начали уже прогорать. Больше того: он ощутил, что общее настроение и его затянуло почти так же, как деревенских. Он не понимал слов, – ну и что с того? Песня дышала силой, вызывая могучее чувство сопричастности, росшее из очень глубоких, прямо-таки общечеловеческих корней. Песня говорила о незапамятных временах, когда горе было, словно свежая, кровоточащая рана. И никакой надежды, никакой надежды впереди…
Свет в комнате меркнул вместе с пламенем, гаснувшим в очаге; оплывшие свечи давно превратились в огарки. Длинные тени колебались на шершавых стенах. Стих прибой голосов, а пение арфы сошло почти на нет, превратившись в едва различимый, умирающий шепот. Вандиен расслышал даже шорох волн, набегавших на берег. И вот арфа смолкла совсем… но, как оказалось, только затем, чтобы неожиданно взорваться яростным, страстным аккордом. И вместе с нею отчаянно и непокорно грянул хор. Трижды он прозвучал, несломленный и гневный. И все стихло, – и арфа, и голоса.
Вандиен почувствовал, что дрожит. Было темно. Кругом никто не двигался. Даже руки Колли, смутно очерченные последними отсветами пламени, неподвижно покоились на струнах. Однако тишина не несла в себе успокоения. Скорее, она была пронизана ощущением ожидания и предчувствия. Некое обещание было дано. Некий долг следовало исполнить.
– Заклинательницы Ветров!.. – тихо, но с отчетливым презрением выговорил старец в углу. Кто-то звучно сплюнул в ответ.
Вандиен услышал шаги, и комната неожиданно озарилась: это Хелти взял потрескивающий огарок и затеплил от него новую свечу. Джени протянула ему еще одну. Берни принялась совать поленья в очаг. Вскоре в комнату вернулись свет и тепло, но громко разговаривать никому по-прежнему не хотелось. Колли склонился над своей арфой, и было видно, что его волосы надо лбом и на шее слиплись от пота.
– Поднесла бы ты арфисту кружечку, Джени, – негромко предложил Вандиен.
– Все, что будет угодно возчику, – безропотно согласилась она и проворно отправилась исполнять его пожелание.