– Клянусь своей жизнью и честью, – с большим жаром сказала Лукреция, – все это – отвратительные наветы, придуманные его врагами, чтобы вооружить вас против него.
– А кто сказал нам не дальше, как вчера вечером... Слушай, Лукреция, твоя Фаустина – так мне сообщили – искала защиты у Орсини. Нет ли у нее на языке чего-нибудь такого, о чем охотно послушали бы враги? Несчастная, где иоаннит?
– Клянусь всеми святыми, я сама желала бы знать это, чтобы успокоиться относительно его безопасности, – ответила молодая женщина с горячностью, поколебавшей подозрение папы.
– Однако, что означает твой все разгорающийся румянец? – продолжал он после некоторой паузы. – Послушай, Лукреция, я хочу узнать самое худшее и, пожалуй, это необходимо, чтобы спасти наше имя от величайшего позора. Мне говорят, будто иоанниту |было поручено разузнать здесь нечто такое, что могло |бы беспрепятственно содействовать твоему браку с его повелителем, английский рыцарь подтверждал это раньше, да и меня уверяют, Лукреция... Но если ты |в самом деле такая презренная, какою я не хочу тебя назвать, то сознайся, по крайней мере, вовремя, чтобы я успел помешать предателю вернуться со своими хвастливыми речами в Феррару и покрыть нас вечным стыдом и позором, сделать всеобщим посмешищем.
– Отец, что все это значит? – спросила до крайности пораженная Лукреция.
– У тебя только одно средство спасти свою жизнь: выдай мне иоаннита без всяких условий! Или ты хочешь заставить меня предать все огласке и ворваться в твои покои с моими швейцарцами, чтобы найти в них этого иоаннита?
Лукреция молчала с досады, стыда и горя. Однако, это молчание подтверждало догадку ее отца. Он был жестоко потрясен и опустился в кресло, точно силы покидали его и ноги отказывались ему служить. Закрыв лицо руками, он воскликнул:
– Вот истинная небесная кара!
– Умертвите меня, но не подозревайте в подобных вещах, – сказала Лукреция задумчивым тоном, словно ей не хотелось верить тому, что она слышала, и ее томило смутное предчувствие страшного несчастья.
В этот момент вошел Бурчардо. Он, дрожа от страха, доложил о приходе двух убогих старух из гетто, которые такими странными словами добивались доступа к Лукреции, что он пришел спросить, как она прикажет поступить с ними.
Не дав дочери распорядиться, чтобы евреек удалили, папа велел немедленно ввести их. Бурчардо тотчас явился назад с Мортой и Ноттой. Не замечая папы, или не обратив на него внимания, они бросились к Лукреции, ухватились за ее платье и принялись вопить, колотя себя в грудь.
– Мы снабдили тебя чудесным питьем, которое доставило тебе любовь твоего возлюбленного, – закричала Морта, – будь же и ты сострадательна к нам! В нашем доме схватили назарянина. Но ты пожалела наше дитя и сказала, что было бы святым делом показать бедняжке соблазнителя ее юности, чтобы успокоить ее отчаяние, ибо в своем безумии обманутая считала его мертвым, убитым предательской рукою. Мы сделали только это, но не более.