– Господин сенатор, – заговорила Лукреция, – как вы осмелились нарушить законы Рима, когда вы призваны перед всеми строго требовать их соблюдения? Как вы осмелились избавить рыцаря иоаннита от возмездия, положенного законом за то преступление, в котором он был изобличен?
– А неужели вы разгневались так сильно из-за того, что к деятельности блудящих римлянок присоединилась и нечестивая еврейка? – со страшной улыбкой спросил Орсини. – Но у римского сенатора есть обязанность поважнее соблюдения законов, потому что общественная безопасность стоит превыше всего. Союз с Феррарой представляет политический вопрос такой важности, что я был совершенно прав, удалив мошенника, который испортил бы нам все дело.
– Славная шутка! – возразила Лукреция. – Но объяснитесь точнее.
– Как вам угодно, сиятельная синьора! Нотариус, прочтите нам то, что показала в нашем присутствии донна Фаустина, прежде чем была отправлена в качестве свидетельницы в Феррару, – сказал Орсини, дрожа от нетерпения и радости.
Нотариус вздрогнул и в испуге посмотрел на папу, но Лукреция подала ему знак читать документ, и он, упав на оба колена, повиновался ее воле.
Фаустина, бежавшая из помещения Лукреции, несомненно из-за угрозы Цезаря или по его приказанию, открыла все, что она знала о свидании Альфонсо с Лукрецией, или видела своими глазами, или подозревала. Хотя в ее словах не было прямого обвинения, но они указывали на опасность, грозившую в будущем. Кормилица утверждала, что, судя по обстоятельствам и жалобам своей повелительницы, она до последнего времени думала и знала, что феррарский посланник пользовался своим полномочием, чтобы действовать против Лукреции, но во время того свидания они как будто заключили между собою договор, результатом которого явилось предложение посланника на другой день. Затем, Фаустина рассказала все о ночном приключении и только не передала слов их разговора.
Подробности ее рассказа бросили в краску Лукрецию, а у папы вызвали громкий стон.
– Поэтому-то я и опасался, – сказал Орсини, – что союз с Феррарой не состоится, если не удалить своевременно этого человека. Если же я выследил его до самой потайной лазейки, то исполнил только свою обязанность.
– О, какой же негодяй и отвратительный изменник – этот иоаннит! – воскликнул Цезарь будучи не в силах дольше преодолеть свое торжество. – И самым подлым из всех его преступлений я считаю то, что он пользовался своей возлюбленной-еврейкой, чтобы распространять гнуснейшие наветы на мой счет. Надо сознаться, я постоянно замечал, как все его стрелы направлялись втайне против меня.