Выйдя, я увидел Конни у сарая с оборудованием. Мы отошли и уселись на старую замшелую каменную скамью под огромным баньяновым деревом в боковом дворе.
Я сообщил ей, что рыбка проглотила крючок с наживкой и крючок сидит на редкость крепко. Очень жадная рыбка попалась.
Ее обветренное лицо сморщилось в насмешливом радостном удивлении.
— Может, до того жадная, что вашему другу, Трев, лучше быть поосторожнее, выходя из заведения.
— У него с собой конверт, адресованный самому себе. Прямо из «Аннекса» он пройдет в вестибюль отеля и бросит его в ящик. Марок более чем достаточно, конверт хорошо запечатан, деньги вложены в картонку, скреплены резинкой. Еще раз спасибо, Конни. Мне надо возвращаться.
— Приезжайте в любое время, слышите? Собираетесь сделать нашу девчонку богачкой?
— Скажем, обеспечить разумный комфорт, если все пойдет хорошо.
— Еще кого-нибудь одурачите на шестьдесят?
— Мейеру не понравился бы этот глагол.
— Ах, Макги, все эти гады, бедные и несчастные, еще здорово пожалеют, что у Таша оказался такой друг, как вы. Так или иначе, когда все немножечко утихомирится — если это когда-нибудь произойдет, — дайте мне знать. Думаю, хорошо бы вам позвонить Джан и выманить ее туда под каким-то предлогом, к примеру для подписания каких-нибудь бумаг. Я ее уговорю и оставлю детей здесь, а по приезде вы убедите ее ненадолго остаться. Ей необходимо сменить обстановку. Уехать от детей и подальше отсюда. Она должна долго лежать на солнце, гулять по пляжу, плавать, ловить рыбу, слушать музыку, быть рядом со счастливыми людьми. Идет?
— Идет, Конни. Скоро.
* * *
В восемь тридцать в тот вечер прозвеневший сигнал известил, что кто-то перешагнул через цепь на сходнях и поднимается на борт. Я выглянул, увидел Мейера и впустил его.
Ухмылка на его физиономии напоминала клавиатуру рояля. Он упал на желтый диван и попросил:
— Дай мне дело, похожее на тот смертельный труд, когда кто-то, чье имя я позабыл, что-то куда-то затаскивал, а оно снова сваливалось.
— Ты становишься сентиментальным.
— Ну и что?
— Были какие-нибудь проблемы?
— Никаких. Знаешь, мне редко доводилось видеть или касаться столь грязной, замызганной кучи денег. Я даже не знал, что стодолларовую бумажку можно когда-нибудь так замусолить. Похоже, они принадлежали истинному любителю.
— Ла Франс держался спокойно?
— Заикался, потел, глаза из орбит вылезали, разлил свою и мою выпивку. А во всех других отношениях — как огурчик. Сейчас он уже получил открытку. Сейчас он уже знает, как это вышло, понял, что ты подменил квитанции, отвернувшись от него и подходя ко мне. Сейчас уже знает, что ты забрал их через десять минут после передачи на хранение. Может быть, он сейчас через стойку врезает Гарри по зубам. Как жаль, что нельзя посмотреть, как он читает красивую открытку, которую я для него специально купил.