Возле управления народу прибавилось. У входа стояла машина с отброшенными бортами. К кабине была привалена тумбочка, покрашенная суриком. Несколько человек держали венки из пихты, в которой проглядывали живые цветы. Кореец Ким надел венок на себя и мурлыкал грустную песенку.
Из толпы вдруг выскочил к нам Юрик. Его штанишки держались на одной лямке. Он крутил в руках половинку бинокля.
– А мне вот что дядя Рыбин подарил, – захвастался он, отчеканивая «р». – Дядя Рыбин сказал, что я буду моряком.
– Моряк – с печки бряк, – ответил я.
Юрик полез на меня с кулаками. Я хотел отпустить брату по шее «макаронину» – теперь он выздоравливал, и пора было хлопать, как и полагается, меньшего брата, – но Сумико прижала его к себе.
– Если бы я не болел, я бы ему показал! – хорохорился Юрик, поглядывая на меня из-под руки Сумико сизым глазом.
– Да, да, – соглашалась Сумико, – показар.
Юрик дал ей посмотреть в бинокль, а потом выудил из кармана «бога счастья», чтобы тоже похвастать.
Сумико схватила божка и прижала к груди. Она показала его Ивао. Тот радостно залопотал. Юрик понял цену этой игрушки и решил отобрать ее обратно. Он встал на носки и потянулся, но я схватил его за лямку и отволок ближе к машине. Прижав брата к помятому крылу, я зашептал ему на ухо:
– Это ее игрушка, понял?
– Зачем вам игрушка? – спросил Юрик, сморщив нос.
– Эта штука счастье приносит, понял? Счастье-е-е…
– Врешь ты все, – сказал брат. – Про белый пароход наврал… «Оранжад» – толстый зад.
– Я тебе не наврал… – зашептал я. – Все объясню…
Но мне не дали еще что-нибудь наплести брату. Толпа перед дверями раздалась. Нас отжали. Я лишь мельком увидел колыхнувшийся угол красного гроба в дверном проеме. Нам всё загородили.
Кореец Ким повесил венок на Ивао, а сам пошел пробиваться к гробу.
Ивао не знал, что делать с венком. Тогда я снял с него венок и предложил нести вместе. Мы встали впереди машины, за нами пристроились еще три венка.
Так мы первые и несли венок до кладбища. А там нас опять оттеснили на самый край. Мы даже не слышали речи, которую говорил на могиле начальник порта. Его рука с фуражкой взлетала над головами, и козырек отблескивал, как черная слюда.
После начальника вышел японец в очках с золотой оправой и тоже что-то говорил, а под конец потряс руками над головой.
После речей в самой гуще толпы поднялись пять винтовок. Раздался залп, и в сопках долго грохотало эхо. Толпа стала редеть, и мы с Ивао понесли венок на могилу.
Над холмиком глинистой комковатой земли плакала японка. Я узнал ее. Это она учила Семена тогда танцевать… На ее согнутой шее выступали меловые бугорки позвонков. Волосы, как два вороньих крыла, свалились на щеки.