Уложив баночки в коробку, Люси стала отыскивать кисти. Клермонт подошел и встал так близко за ее спиной, что его дыхание коснулось ее шеи.
Растерявшись от его неожиданной близости, она зачем-то сунула кисть в банку с водой и повернулась к нему.
– Не стесняйтесь, мистер Клермонт, скажите, что вы думаете об этой работе? Некоторые знакомые отца уверяют, что, не будь я женщиной, мне удалось бы сделать карьеру художника.
С напускной скромностью ожидая его похвал, Люси промокнула влажную кисть тряпкой.
Клермонт пристально посмотрел на акварель и, помолчав, сказал:
– Она заставляет меня задуматься, видели ли вы когда-нибудь море.
Люси подозрительно взглянула на него, но не заметила на его лице ни тени насмешки. Он выглядел необычайно серьезным. Не желая признаться самой себе, что мнение Клермонта имеет для нее значение, девушка все же не смогла скрыть обиды. Она наклонила голову, пытаясь оценить свою работу свежим взглядом.
– Так она вам не нравится?
Он покачал головой, и она почувствовала облегчение. Конечно, он пощадит ее раненое самолюбие.
– Эта работа вызывает во мне отвращение.
Обескураженная Люси была не в силах возражать мнению, высказанному с такой беспощадной прямотой.
– Нет, технически, по-моему, сделано вполне профессионально. – Он указал на акварель. – Вы правильно дали освещение и подобрали краски. – Его голос немного смягчился. – Но в вашем море нет жизни, нет страсти.
Завороженная незнакомым дотоле тембром его голоса, Люси перевела взгляд на Мориса. Лунный свет серебрил очертания высокого лба, прямого носа, четкой линии губ и подбородка. Если бы она могла сейчас написать его портрет, вряд ли он посмел бы назвать его бесстрастным.
Морис повел рукой в воздухе, помогая себе выразить свою мысль.
– Море на рассвете – это торжественное зрелище, Люси. Это… это величественно, как кафедральный собор!
У нее дрогнуло сердце, когда она услышала, что он назвал ее по имени.
– Это вечная битва между тьмой и светом, которая завершается торжеством света. Когда солнце протягивает свой первый сияющий луч над горизонтом, хочется упасть на колени и вознести молитву. В этот миг человеческий цинизм уступает место искренней, радостной вере в то, что наш испорченный, оскверненный мир может быть омыт от скверны только этими пронизанными солнцем прозрачными волнами, набегающими на песок.
Люси стало трудно дышать. Она давно смирилась с тем, что ей не дано вызвать сильные чувства в мужском сердце, но сейчас вдруг к горлу подкатил болезненный комок острой тоски и мучительного желания любви, такой же восторженной и страстной, как та, что звучала в голосе взволнованного Клермонта.