— Вам это не будет интересно.
Он тоже выпрямился.
— Ошибаешься, Пруденс. Мне будет очень интересно.
— Нет, не будет. — Она сделала шаг назад. — Я… я скучная. Все так говорят.
— Чепуха. Я нахожу теории Нортона довольно интригующими.
— Ньютона, — поправила Пруденс, отступая от него еще на шаг, и уперлась спиной в закрытую дверь библиотеки.
Себастьян протянул руку к ее книге, словно прикоснувшись к ней он мог каким-то образом удержать девушку возле себя.
Как ни странно, не само физическое присутствие этого человека рядом с ней, но искренность в его глазах манила девушку остаться. Как легко было поверить, что ему в самом деле интересно было находиться вместе с ней среди всех этих книг, смеяться и разговаривать о том, что их интересовало, как обычно делали они с папой. Но когда Пруденс подняла глаза, то поняла, что взгляд Себастьяна был прикован не к ее книге, а к ее губам.
Жарко вспыхнули щеки. Пруденс пошарила позади себя в поисках дверной ручки.
— Возможно, в другой раз.
Словно почувствовав, что он слишком настойчив и тороплив, Себастьян отступил назад.
— Приходи завтра утром, хорошо? Мы поговорим…
Странное выражение появилось на его лице, и Пруденс проследила за его взглядом. Стопа муж чины уютно расположилась в середине ее пирога. Сок раздавленного крыжовника пропитывал его белоснежные чулки.
Пруденс прижала руку ко рту, чтобы не рассмеяться. Триция всегда говорила, что у нее вульгарный смех, низкий и грубый как у лондонской шлюхи.
Из-под опущенных ресниц глаза Себастьяна угрожающе сверкали. Пруденс открыла дверь, решив, что мудрее будет сделать вид, что она не заметила, как его нога увязла в ее завтраке.
— Возможно, завтра. — Она присела в торопливом реверансе. — Приятного дня, милорд.
Его элегантный поклон мог бы сделать честь любой лондонской гостиной.
— И тебе приятного дня, Пруденс.
Девушка попятилась в коридор, подбежала к входной двери и выскочила в парк. Она прислонилась к стволу дерева и, не имея больше сил сдерживаться, звонко рассмеялась.
Себастьян рассеянно водил ладонью по зыбкой поверхности пруда. Золотая рыбка ткнулась в его большой палец. Он со вздохом выпрямился и оперся о балюстраду[9]. Солнце приятно согревало плечи сквозь рубашку. Ему ужасно хотелось сорвать ленточку с волос и позволить ветру растрепать их.
С лужайки для игры в шары, лежащей ниже террасы, сквайр Блейк приветливо помахал ему ножкой индейки. Себастьян задумался: неужели и он будет таким же через двадцать лет? Перед его мысленным взором промелькнула бесконечная череда дней, проведенная в «Липовой аллее» за игрой в шары, ежедневными прогулками по старому парку, скучными зваными обедами, или в Лондоне на великосветских приемах и шумных балах, на которых изо дня в день, из года в год мелькают перед глазами одни и те же лица. И ни одного близкого человека рядом.