Так повесть «Барьер» болгарского писателя Павла Вежинова выглядит бледным перепевом гриновского «Блистающего мира». Летающая девушка Доротея не находит понимания у окружающих, ее считают ненормальной (что, впрочем, не слишком далеко от истины), она глубоко несчастна и кончает самоубийством… Здесь мы в очередной раз сталкиваемся с распространенным явлением: любые повторы, любые заимствования существенно снижают художественное качество произведения. Если гриновский Друд стремился сделать светлее жизнь людей, то Доротея – просто слабое безвольное существо, неспособное сопротивляться обстоятельствам. Как следствие, Друд погиб в борьбе, а Доротея ушла из жизни, хотя не имела явных врагов.
Кстати, столь же бесцветен и лишен даже: малейшего намека на какую-либо авторскую оригинальность роман Леонида Лагина «Голубой человек»: поскользнувшись на обледенелой дороге, комсомолец из 1959 г. потерял сознание и очнулся в… 1894 г. Здесь он возмущается по поводу капиталистической эксплуатации трудящихся, по мере сил участвует в революционном движении, беседует с молодым В.И. Ульяновым, находит тайник с неизвестными историкам прокламациями эсдеков, а затем почти благополучно возвращается в свое время. Реминисценции с Янки из Коннектикута тут несомненны, а уровень художественного освоения темы уступает марктвеновскому весьма ощутимо. Аналогично и в рассказе Н. Катерли «Волшебная лампа» общее настроение и фантастическая компонента – прекрасный предмет, убивающий в людях добрые чувства – заимствованы из гоголевского «Портрета».
В 70-е – 80-е годы увлечение условной фантастикой сыграло злую шутку с большой группой советских писателей. Зачарованные блеском имен и литературной славой предшественников (Гоголь! Бальзак! Грин! Твен!), они провозгласили отказ от НФ, которая, по их убеждению, не совместима с подлинной художественностью. Однако – и это опять же относится не только к данному, но и к остальным течениям фантастики, да и ко всей литературе вообще – художественные достоинства произведения определяются отнюдь не конъюнктурным выбором жанровых направлений, но – талантом писателя. Именно с хроническим отсутствием последнего связаны обычно попытки добиться легкого успеха поиском экстравагантного жанра или стиля, отказом от традиционного набора образов (например, от устоявшейся системы образов, характерных для НФ или фэнтэзи), либо иными формалистическими новациями. Попытки такого рода на протяжении последних столетий предпринимались в различных областях искуссва неоднократно и, как правило, демонстрировали только творческую несостоятельность «новаторов». Тот же А. Азимов никогда не декларировал, что фантаст должен отказываться, во имя ложно понимаемой «художественности», от каких-то тем или образов, однако высочайшая степень литературного таланта и глубокое знание жизни позволяли ему подняться в жанре НФ до масштабных обобщений о природе вечного таинственного чувства («Что если…», «Что это за штука – любовь?»). С другой стороны, писатели, отрицающие все течения кроме УФ, не смогли вырваться из порочного круга «кухонной» фантастики. К примеру Н. Катерли практически не выходит за рамки банальных бытовых склок («Чудовище») или мелких гадостей на почве неразделенного чувства («Безответная любовь»).