Принц Валерий почти не слушал медоточивые баллады певцов, он никогда не был охоч до искусства плетения словес, ничего не понимая в вызывавших восхищение полупьяных гостей многочисленных повторах одного и того же звука в строке, изощренных перекрученных рифмах, которые почему-то находились не в конце, как в старых добрых шамарских ронделлах, к которым он привык с детства; а в середине, и даже в начале стиха. Иногда обе половины строчки также звучали в унисон, и это почему-то вызывало особенное одобрение благородных аквилонских нобилей и их шушукающихся спутниц, которое они подкрепляли топотом и свистом, порой заглушающим пение позолоченных арф.
Валерию казалось, что лишь один человек в этой толпе разделяет его неприязнь к сладконапевным рифмоплетам, упивающимся своим никчемным ремеслом, подобно тетеревам на току, – это Ринальдо, его придворный писец и поэт. Кроме глумления над надоевшими гостями, в честь которых у него всегда был наготове ядовитый панегирик, в обязанности Ринальдо входило также исполнять роль герольда Шамара: он наводил порядок в запутанной родословной Валерия, часами просиживая в библиотеке родового замка; приглядывал за пажами, проверяя полноту и правильность вооружения, перед боем или турниром; и обучал ювелиров и художников всем тонкостям изображения герба шамарских правителей – красного единорога на золотом квадрате, нашитом на синем фоне.
Стоило прозвучать новому аккорду, извлеченному ловкими пальцами трубадуров из четырех десятков струн, окрашенных для удобства исполнителя в синие и красные цвета, как Ринальдо начинал морщиться, кашлять, сопеть; иногда нарочито хватался за голову, желая тем самым подчеркнуть проскочившую, по его мнению, фальшивую ноту в игре приглашенных знаменитостей или плохо сложенную строку стиха; всем своим видом показывая, что если бы его упросили участвовать в этом поэтическом турнире – он бы смог продемонстрировать умение куда более изысканное, идущее из самых глубин души, нежели надрывные вопли этих надушенных комедиантов, которые оскверняют талант, даруемый им Митрой, продавая его за деньги для развлечения бестолковой черни, несправедливо отягощенной титулами и званиями.
Валерий тихо потешался над ревностью Ринальдо к триумфу своих собратьев по поэтическому цеху, но старался всеми силами сохранять на своем лице восторженное выражение – под стать прочим гостям. Но вот, к большому облегчению принца, менестрели закончили прославлять мудрость короля Вилера и отвагу принца Нумедидеса, и в зал наконец внесли набитую опилками голову огромного белого изюбря, охотничий трофей наследника престола; всю увитую ленточками и изукрашенную сухими цветами. Гости восхищенно загудели, а Валерий облегченно вздохнул – оставалось потерпеть самую малость – через несколько мгновений можно будет выйти из душного помещения в прохладу двора, на котором, по традиции, установленной еще королем Веллом, подгулявший люд устраивал потешное представление.