Зверь встал. Зевнул. Встряхнулся. И вдруг завыл на луну. Протяжный заунывный вой разрезал сгустившиеся сумерки, от него заложило уши, засвербило под ребрами и похолодело в животе, а суеверные крестьяне впотьмах подкрались к дверям хижин проверить, надежно ли замкнуты засовы. Услышав вой, заметались и заблеяли овечки, забренчали колокольчиками на шее. В замке залаяли собаки и послышалось нервное конское ржание. Волк выл, выводя рулады, словно огромный зловещий соловей, а когда он вдруг смолк, так же неожиданно, как и начал – Валерий без чувств рухнул на молодую траву.
Тишина. Теплая тишина. Соленый вкус во рту. Приглушенные голоса. Как будто кто-то говорил через войлок. Что-то мягкое под пальцами. И глухие удары.
Тук.
Тук.
Тук.
Тук-тук. Это бьется сердце.
Значит он еще жив…
Мальчик с трудом разлепил непослушные веки. Над ним склонилось чье-то огромное лицо. Видно, все же он умер, и сейчас, должно быть, в чертогах Пламенноликого. Но почему тогда бог так похож на мастера Жамеса? Или тот тоже умер и попал в Солнечный Дворец… И почему так холодно, ведь на небе должно быть тепло… И пахнет протравой и льняным маслом…
Потом ему прыснули в лицо чем-то холодным.
«Слава Митре! Очнулся!» – услышал он взволнованный старческий голос и понял, что лежит на низком ложе, устланном грудой грязных меховых накидок со свалявшейся шерстью, в мастерской художника. Из-за спины ювелира выглядывал взъерошенный Нумедидес с заплаканным лицом и в перепачканных кожаных латах, с царапиной на щеке.
Мальчику вдруг стало обидно, что он, оказывается, не в просторных Солнечных Чертогах, а в тесной каморке придворного искусника, и он разразился рыданиями. Валерий плакал навзрыд, сотрясаясь всем своим маленьким, худым тельцем, чувствуя, как слезы приносят ему облегчение, вымывают остатки пережитого страха, боли и стыда за свою трусость.
«Ну-ну, перестань. – Жамес погладил его по растрепанным соломенным вихрам, – Слава Митре, все обошлось, а за это надо выпить». Старик, шаркая, подошел к маленькой кладовке, порывшись в сухой траве, откуда торчали широкие горла кувшинов, достал новый сосуд, откупорил его и налил полный кубок.
Поймав затравленный, полный слез взгляд Валерия, он протянул ему потир – мол, хочешь? Тот отрицательно помотал головой: по молодости лет ему разрешалось пить только сильно разбавленное вино, но он не любил этот напиток, предпочитая ключевую воду или молоко.
«Зря, – вздохнул Жамес. – После такого не грех и побаловать себя, хоть я пришел уже к самому концу и то вон до сих пор успокоиться не могу. Надо же, не побояться такую здоровенную зверюгу. След его лапы размером не меньше моей ладони».