Женька умерла. Женьку убили.
И я тоже умер, нет больше смысла жить. Проверяю, сколько патронов в магазине. Два. Один мне, но я еще не завершил дела на земле. Тот, кто убил Женьку, медленно пятится от меня, отталкиваясь ногами, тихо воет от ужаса. Шагаю вперед и бью его прикладом в лоб. Он рушится затылком на землю, но еще в сознании, сучит ногами, гад, хрипит чего-то по-своему, по-гадски. На улицу вылетает полицейская машина, громко орет сиреной, мигает разноцветными огнями. Из машины вываливаются люди, бегут ко мне, кричат… Пошли вон, раньше надо было приезжать. Вы мне не помешаете.
Втыкаю ствол в глаз выродка и стреляю. Он дергается всем телом и затихает.
Как несправедливо дать ему умереть так легко! Но что я могу сделать, что? Меня уже окружили и держат на мушке. меня сбивают с ног и защелкивают за спиной наручники.
Пытался ли я проснуться до этого, вывалиться из обволакивающих иллюзий и вернуться в реальность – холодную до озноба, наполненную тупой болью, разлитой по всему телу? Может и было такое, теперь уже не вспомнить, никогда не вспомнить… Я держу в памяти только последнее видение – Франция, Париж, Монмартр, манная каша, горящие машины, смерть Жени…
Я открываю глаза и вижу Женю. Женю.
Ночь, опять ночь. Приглушенный свет настольной лампы откуда-то сбоку. Надо мною белый больничный потолок – вижу его мутно, он расплывается и дрожит. Лицо Жени вырисовывается вполне четко.
– Что, Дим? Попить тебе? – Женя дотрагивается до моего лба тонкими пальцами.
– Женя, Женечка…
– Попить хочешь?
– Белочка… Ты живая, белочка…
– Будешь пить или нет?
– Буду.
Она приподнимает мою голову и поит из стакана, а не из поилки с длинным носиком – значит, дела мои не так уж и плохи. Падаю обратно на подушку, медленно ощупываю тело – сплошные повязки, правая рука не двигается, в гипсе, но чувствует все. Я жив, и Женька жива. Она здесь, рядом со мной. Вероятно, я в раю, и ангелы прячутся где-то в ординаторской, коротают время за игрой в медицинские карты.
– Где я? В реанимации?
– Уже нет. Утром перевели сюда, в отделение.
– Какая больница? Моя?
– Нет, наша. Здесь лучше.
– У вас есть своя больница?
– Теперь есть.
– Что значит «теперь»?
– Скоро узнаешь.
– Что вообще случилось?
– Я уже рассказывала, Дим.
– Ничего не помню.
– Я расскажу, а ты опять все забудешь?
– Теперь не забуду.
– Ты вернулся? Вернулся совсем?
– Насовсем. Навсегда. Обещаю.
Она наклоняется надо мной и целует – осторожно, в щеку.
– Бородатый, колючий! – она улыбается.
Трогаю лицо – и в самом деле отросла бородка.
– Давно я так валяюсь?
– Больше недели.