– Прости меня, Иван… Ганс, – пробормотал я, опустив глаза в пол. – Ты прав, Ганс, мне надо быть умнее и уступчивее. И я буду таким, буду стараться изо всех сил.
– Я прощаю тебя, – произнес Ганс, и я не уловил в его голосе ни нотки сочувствия, только холодный рационализм. – Ты слеп и глух, Дима. Я надеюсь, что время исправит твои недостатки. Нельзя жестоко наказывать глупых кусачих щенков – из них могут получиться хорошие рабочие особи, даже друзья. Но если еще раз потеряешь голову, наказание последует немедленно, и не покажется тебе малым!
Был позыв поднять руки в жесте безоговорочной капитуляции. Но, конечно же, я не так не поступил – это выглядело бы по-фиглярски. А я не хотел снова раздражать Ганса, не хотел сердить его, и просто боялся. Он пришел, чтобы сломать меня, и сломал без особых усилий. Зря я его недооценивал. «Щенок» – Ганс выразился точно. По сравнению с ним я был щенком.
Хотя… Он сказал, что я – драгоценность. В чем, интересно? Спрашивать об этом не имело ни малейшего смысла – не ответил и не ответит.
– Спасибо, Ганс, – сказал я. – Еще раз прошу прощения.
Ганс достал левой рукой из кармана протез правой руки. Повернулся спиной и пошел прочь из комнаты. И, уже выходя через дверь, помахал мне протезом. Беззвучно, не оборачиваясь, без объяснений.
Мы расстались врагами. Не знаю почему, но я чувствовал это.
Я изгадил все, что только можно, и никакие извинения не могли искупить мою вину. Я болтался на ниточке, и только от Ганса зависело – перерезать ее или нет.
***
Я собрался рассказать Жене обо всем в тот же вечер, признаться в своей глупости и попросить совета. Но она не пришла домой. Не пришла и на следующий день. Это было лишь малым наказанием, но тогда я не осознавал этого. Мне повезло, что я был до предела занят. За два дня губернатору сделали еще три операции, и я участвовал в них, и отдал ему два литра своей крови – скажу прямо, это было не слишком приятной процедурой, хотя восстановился я уже через пару дней.
Я искупал вину своей кровью.
Губернатор выжил. Женя вернулась только через неделю, сердитая и неразговорчивая. Конечно, она знала о нашей ссоре с Гансом. Кровь для губернатора, насколько я понял, она не сдавала, где была – так и не объяснила. «Так, дела всякие». Достойный ответ человеку, с которым живешь и за которого собираешься замуж.
Я стал неврастеником чуть больше, чем раньше. Лучше сказать: «еще больше, чем раньше». Откровенно говоря, сравнивать меня прежнего, до «расстрела», и теперешнего язык не поворачивался. Подлизья кровь, текущая в моих венах, должна была сделать меня устойчивым существом, но я этого не чувствовал. Наоборот, любой пустяк легко выбивал меня из колеи.