Оксфордшир, декабрь 1793 года
– Мы уже подъезжаем, – произнесла Фрэнсис. – Я всегда чувствую себя дома, когда переезжаю через Темзу в Кавершеме. Не больше мили отделяет нас от чашки чаю и места у камина.
– Ты хочешь выйти, да? – спросила Лавиния Ксанту, сидящую в корзинке. Карие глаза уставились на нее в щелку между прутьями. – Потерпи еще немного.
Экипаж съехал с большой дороги на узкий проселок, и Лавиния больше не видела границ, разделявших поместья. Пегая, с обрезанным хвостом лошадь Гаррика промчалась мимо, и она услышала, как он приказал кучеру остановиться.
Он спешился, подошел к карете и открыл дверцу. Холодный воздух ворвался внутрь.
– Выходите и осмотритесь, – предложил он.
– У нее будет много времени, чтобы изучить окрестности, – возразила Фрэнсис. – Зачем останавливаться, когда мы уже почти дома?
Но Лавиния приняла руку, которую он протянул ей.
Ветер растрепал его белокурые волосы, его щеки раскраснелись. В складках муслинового шарфа сверкала нефритовая заколка, которую он недавно приобрел. Зеленая куртка для верховой езды, шедевр портновского искусства, обтягивала его широкие плечи, а кожаные бриджи на мускулистых бедрах выглядели как вторая кожа.
Он повел ее к просвету в изгороди.
– Лэнгтри, – махнул он рукой. Из его рта вырывались клубы пара.
Вдали, в конце аллеи, стоял большой кирпичный дом, с далеко выдающимися крыльями и многочисленными дымоходами.
– Он очень величественный, этот ваш дом, – улыбнулась Лавиния, разглядывая особняк.
– Для меня он никогда не был домом, – нахмурился он. Его лицо было таким же безрадостным, как небо над их головами. Его конь потянулся к редким листьям, оставшимся на ветках, и Гаррик взялся за поводья.
– Почему? – спросила она.
– Может быть, я расскажу вам – когда-нибудь, зимним вечером, когда у нас закончатся другие темы для разговора. – Он подошел к лошади, вставил ногу в стремя и вскочил в седло. – Поторопись, малышка! – крикнул он Ласточке. Лошадь рванулась сквозь просвет в деревьях, и через секунду уже с бешеной скоростью мчалась по открытому пространству.