Он читал и читал, чувствуя себя измазанным в грязи и все еще надеясь, что это чья-то идиотская шутка, какого-то прыщавого подростка, любителя острых сексуальных ощущений, если бы не обращение к нему по имени, свидетельствующее о том, что человек, пославший ему это, принадлежал к числу Диминых близких знакомых.
Кто же это, думал Дима, пытаясь представить себе хоть кого-то, кто подходил бы к авторству этого «шедевра», и — не мог…
Слишком грязны были откровения. Слишком пошлы образы. Слишком гадки ассоциации…
Он выключил «аську» и попытался рассмеяться — но отчего-то посмеяться над этим не удавалось.
«Грешно смеяться над чужим горем», — невесело подумал он.
Почему — над чужим? Оборотень-го в тебе, и горе это — твое… Он услышал этот шепот почти рядом, зная, что этот шепот — его, и все же…
Ах, как ему хотелось, чтобы он вернулся к себе, стал собой!
Недоделанный рисунок продолжал висеть перед ним, но Дима думал сейчас о другом. Он невольно возвращался мысленно к посланию и не мог понять, почему ему кажется, что он очень хорошо знает автора, так хорошо, что почти услышал вкрадчивый голос, почти увидел змеиную улыбку, но вот только не мог дать себе ответ — кому все это принадлежит?
Кто из его прошлого или настоящего так бесцеремонно ворвался к нему, обволакивая собственной липкой грязью и приглашая стать таким же?
Настроение было безнадежно испорчено.
Дима поднялся, оделся и вышел из дома в ночь.
Ему казалось, что дома все еще присутствует это непонятное, неведомое существо, распространяя по всему помещению гнилостный запах болота и греха, и на минуту ему даже стало страшно…
Лучше он прогуляется немного, решил Дима. Лучше так, может быть, за это время «призраки» исчезнут, оставят его в покое.
Он шел по улице, пытаясь убедить себя в том, что вот еще квартал, и он успокоится и сможет вернуться назад, в теплый дом, в ЕГО дом…
Но каждый раз, когда он останавливался, намереваясь вернуться, его переполняло ощущение, что кто-то следит за ним, смеется над ним, не пускает его назад…
И он шел, не ведая куда, уходя от своего дома все дальше и дальше…
Точно пытался сбежать. От этого темного — в себе…
Шерри извела тонну косметики, пытаясь «закрасить» синяк. Но он не желал сдаваться. Даже под напором тонального крема…
— Тонального, — усмехнулась Шерри.
Вон он, виден все равно… И ничего не «тонирует». Так, замазывает слегка. И глаз болел, зараза. Как будто у Шерри был ячмень.
Но делать было нечего.
С утра она уже пообещала Тоне, что пойдет на работу. Тем более, что у Пашки поднялась температура, и теперь уж совсем неприлично отказываться от своих слов… Получится, что она, Шерри, человек ненадежный…