— Все в порядке. Мы сейчас будем читать про Винни, да?
Пашка обрадовался.
— Ты… останешься?
— Нет, — покачала Тоня головой. — Не получится. Завтра на работу…
Он вздохнул.
— Но я тебя скоро заберу, — поспешила она успокоить сына.
— Когда?
— Послезавтра.
— Он еще не выздоровеет, — вмешалась мать. — Да и тут ему лучше.
— Но мы не можем так долго находиться в разлуке! — по-взрослому воскликнул Пашка.
— Экий, — обиженно поджала губы мать. — С ней не можешь, а со мной — всегда пожалуйста! Разлучение возможно.
— Нет, ба, но… — Он замолчал, потом решительно сказал: — Прости. Я не подумал.
И Тоня вздохнула про себя, узнав в его взгляде то самое, что постоянно присутствовало и в ней.
То же самое.
Ответственность перед другими. За других.
От-вет-ствен-ность, будь она неладна.
«Ничего, маленький, — подумала она, открывая книжку, к которой испытывала нежность: эта книжка помнила еще ее, Тонино, детство. — Ничего. Мы ведь скоро уедем все вчетвером. В Ламерик. Там есть и озеро, и зеленый холм, и белый дом… По утрам там поют птицы. И врачи там добрые, даже если человек болен, они ему про это не говорят. Они лечат его молча, с добрым лицом, и глаза у них живые и теплые…»
Тоня знала, что это только недостижимые мечты, и все-таки успокоилась и смогла улыбнуться своему мальчику так, что ее спокойствие и сила передались ему тоже, и он улыбнулся ей в ответ.
Он все еще стоял, смотря на эту девицу — пытаясь понять самого себя, почему он не уходит?
Девица была простая, как яичный желток, все ее мысли и чаяния были напечатаны на лице крупными, плакатными, буквами. Собственно, им и места надо было мало.
«А та, другая? — усмехнулся он про себя. — Она-то чем лучше? Скажем так, Бог даровал ей внешность маленькой мадонны, но — там-то внутри что? Такая же пустота. Такое же узколобое стремление к „высокому положению“ или хотя бы к „материальному благополучию“.
И вообще — зачем он здесь? Хочет найти еще одну Лору? Да есть ли вообще в мире не-Лоры?
И Лора, скорее всего, совсем не худший вариант!
Он поймал ее взгляд — она смотрела на него с осторожным любопытством, как будто примеривалась — надо ли ей укусить или…
Ну да, сожрать. Этакая акулка.
Он невольно засмеялся.
Взгляд девы за прилавком стал жестче, глаза сузились — теперь она всем своим видом демонстрировала хладнокровное презрение. И этот ужасный фингал под глазом…
Наверное, в этом ее плебейском виде и таилась причина того негодования, которое бушевало у него внутри. «Вместо Рафаэлевой мадонны — это маленькое чудовище».
Да, именно так. Тогда зачем он тут? Почему он стоит и рассматривает ее, не уходя?