Раппельмайерша, властительница над «Домом детского счастья», посмотрела на часы, которые болтались у нее на шее на золотой цепочке. Если эта малявка Шульце отправилась в путь прямо после завтрака, то ее ведь могло занести уже очень далеко!
Вообще-то Раппельмайершу звали госпожа Элеонора Рапп-Майербринк. Стоило ей только открыть рот, как, скрипя и скрежеща, занудные замечания и придирки так и сыпались у нее с языка. Звук был такой, словно кто-то набрал камней в старую жестяную коробку из-под печенья и тряс ее. Единственное, что Раппельмайерше безоговорочно нравилось в «Доме детского счастья», так это серая стена, которой был обнесен детский приют. Потому что без ее разрешения никто не мог ни войти внутрь, ни выйти наружу, за эту стену. До сегодняшнего дня.
В «Доме детского счастья» у детей было все что угодно — кроме счастья. Госпожа Рапп-Майербринк никому ни на йоту не давала усомниться в том, что в детском приюте именно она — абсолютная повелительница. Она все видела, все слышала и все знала — и перед ее наказаниями дети трепетали.
У госпожи Рапп-Майербринк были свои любимчики. Альбертина к ним не относилась. Строгая руководительница терпеть не могла, когда у ее «овечек» — так она именовала детей — появлялись собственные «идеи», то есть когда кто-то из детей противился распоряжениям, не желал поклониться возможным приемным родителям или же вечером, в десять часов, разговаривал по какому-то «звездному телефону». А у Альбертины «идеи» появлялись довольно часто.
Госпожа Рапп-Майербринк перевернула вверх дном весь дом и протрясла его основательно — причем делала это лично, и всюду ее сопровождали Тобиас, который проходил у них в приюте альтернативную службу, и еще господин Шлюпф, который заведовал хозяйством и был соня, каких свет не видывал. Но, несмотря на все их усилия, Альбертину Шульце они так нигде и не обнаружили.
Яцци, Тиль и Кнобель, Тобиас и господин Шлюпф полукругом стояли в столовой.
— Может быть, стоит вызвать полицию… — первым робко заговорил господин Шлюпф, пытаясь хоть что-то предложить.
— Полицию? — заорала на него руководительница. — Вы что, совсем ума лишились? Чтобы весь свет узнал, что от меня, Элеоноры Рапп-Майербринк, смылась одна из моих «овечек»? Никогда в жизни. Нет, нет, нет!
Шлюпф сник и прикусил язык. Все, больше от меня ничего не услышите, подумал он про себя. Все эти поиски да расследования и так немало его раздражали. Вот так ищут, ищут — и в конце концов могут дознаться, что под Рождество, когда разные благотворительные общества присылали сиротам подарки, он то и дело утаивал кулечки со сластями — себе оставлял, что повкуснее. Или, не дай Бог, Раппельмайерша именно на него возложит вину за то, что побег «овечки» удался. Причем эта догадка не так уж абсурдна, потому что не кто иной, как Шлюпф, заведовал всеми тремя замками на входной двери в приют. К сожалению, после обеда на него, как обычно, навалилась эта неодолимая дремота. Но он готов поклясться, что смежил веки на одну, ну максимум — на две минутки.