Несколько дюжих стрельцов кинулись на помощь палачам.
Завязалась почти молчаливая, отчаянная борьба.
Как бульдог, оскалив зубы, рыча порою глухо и отрывисто, Кромэ руками и ногами отбивался от нападающих. Чтобы не могли его обойти, он прислонился спиной к выступу крыльца и раздавал удары, пинки, кусал тех, кто вплотную подходил и обхватывал его… Ловкий, опытный в боксе, полковник долго бы не сдался палачам, но один из них подполз сбоку и потянул его неожиданно за ноги. Сразу во весь большой свой рост рухнул Кромэ, сейчас полуподнялся, но уже на него навалилось несколько дюжих озверелых людей.
Началась новая схватка.
Вся одежда была почти оборвана на Кромэ и висела лохмотьями.
Лицо, шея — исцарапаны, избиты, покрыты струйками крови.
— Ломи… вали, вяжи ево, — хрипло, отрывисто кидали друг другу нападающие.
Рычание вырывалось из груди жертвы. Долго шла отвратительная свалка. И неожиданно все стихло.
Силач перестал сопротивляться, сразу повалился навзничь, потеряв сознание.
— Ишь, прикидывается, как барсук на охоте, — подымаясь и отряхаясь от пыли, решил пожилой стрелец, тоже порядком потерпевший в драке. — Бери ево. Сыпь, сколько надо. Собака немецкая…
И он, пнув ногой полковника, разом перевернул его кверху спиной.
Над бесчувственным человеком засвистали гибкие батоги.
Стрельцы глядели, пьянея от жестокой расправы.
Народ, хотя и роптавший открыто против обнаглевших стрельцов, зачастую обижающих мирных москвичей, сейчас тоже с каким-то болезненным вниманием следил за мерзкой сценой, и все были словно недовольны в душе, когда около вечерни[55] дьяк заявил:
— Буде на сей день. Заутра — сызнова начнём разборку… Кончено сидение приказное. И по домам пора…
Унесли Кромэ, так и не пришедшего в себя до конца истязания…
Грибоедова и всех других увели под караул, который держали те же стрельцы.
Совершенно растерянные шли полковники, не понимая, как ещё могут они ходить.
То, что прошло у них перед глазами, окончательно ошеломило их, спутало все мысли, стёрло все желания и ощущения.
Одна мысль сверлила всем умы:
«Как избегнуть позорного, мучительного наказания?..»
На другой же день при помощи родных, которых допустили к полковникам, они собрали все деньги, какие могли достать. Заложили, продали свои деревни и дома те, кто имел их. И всё это было внесено в уплату начетов, указанных в челобитной.
Но стрельцы не расстались так легко со своими обидчиками.
Кто не мог уплатить всего сразу или кого особенно ненавидели, как Грибоедова, Нелидова, Глебова, Полтева, — таких ставили в батоги по два раза в день.