Так заканчивалось челобитье.
Тут же был приложен список полковников, которых обвиняли стрельцы, и бесконечные списки — счёт всего, что, по их расчёту, недополучили челобитчики из своего оклада деньгами и припасами всякими или сукном, холстами, которые тоже отпускались им по известной росписи.
Подать на другой день этой обширной челобитной не удалось.
Вечером царь отпустил Иоакима, с которым часто и подолгу толковал наедине всю эту неделю. Полежал немного спокойно и вдруг слабо застонал.
— Где Стефан? Плохо мне вдруг… темно в очах штой-то…
Врачи поспешили к больному.
Очевидно, очень плохо стало Федору Силы быстро иссякали. Приходилось чуть не каждый час давать укрепляющие средства, чтобы сердце не остановилось. Царь то впадал в лёгкое забытьё, то приходил в сознание и, с трудом дыша, наконец приказал:
— Всех зовите скорее… Помираю… Хочу видеть братьев… Сестёр… Святителя просите. Матушку-государыню… Петра… Петрушу…
Эти слова, угасающий голос, искажённое смертной тоской лицо так повлияли на царицу Марфу, которая с Софьей была в опочивальне больного, что она лишилась сознания.
Перенесли её в соседний покой, отдали на попечение старухи Клушиной и другой постельницы, дежурившей там.
Рано на рассвете поскакали и побежали гонцы в Чудов монастырь, к патриарху, к первым боярам, во все концы московские.
Искрой пронеслась печальная весть по городу и по его посадам: «Царь умирает…»
Вместе с теми, кто был зван во дворец, толпы разного люду стали подходить, наполнять пределы Кремля, и все жадно ловили слухи, долетающие сюда из покоев царских, из царицыных теремов.
Быстро наполнилась людьми самая опочивальня Федора и соседние покои.
У постели столпилась вся семья: тётки, сестры, царица Наталья с Петром, Иван-царевич со своим дядькой, князем Петром Ивановичем Прозоровским, не отходящим никуда от питомца.
Несколько раз в течение долгой агонии, тянувшейся до четырех часов дня, Федор пытался что-то сказать, делал движение головой, слабо шевелил пальцами, словно подзывая кого-то.
Патриарх и Наталья, царевна Софья и боярин Милославский поочерёдно наклоняли ухо к самым губам умирающего.
Но только невнятный, прерывистый лепет срывался с посинелых губ.
Можно было различить отдельные слова:
— Матушка… Петруша… брата Ваню… Батюшка царство… Петруша…
И даже от такого слабого шёпота, от этих несвязных фраз силы его истощались. Он закрывал глаза, сильно вздрагивал, хрипло, тяжело дышал.
И не помогали ему самые сильные средства, какие решились дать умирающему Гаден и другой врач, чтобы поднять на короткое время силы, дать возможность хотя бы на словах объявить свою волю по царству, так как письменного завещания Федор сделать не успел; а бояре, случайно или умышленно, не торопили его с этим.