– Сговорились врать, – бросил князь. И лишь потом, направляясь в зимний сад, укорил себя. Зря обидел безусого унтера.
Геракл и Омфала белели назойливо – нелепые, лишние. На стольце возле мрамора любимые царицей сласти – сливочные конфеты, яблочная пастила, фрукты в сахаре и особо ценимые рижские марципаны. Для кого это? Явилась Дарья, учуявшая настроение мужа.
– Оклемается матушка. Было же, обмирала на какое-то время и на-кось, прыг с постели.
Взирала при этом на Омфалу.
– Гостей не звать сюда, – повелел светлейший жене и подоспевшей свояченице. – Пропадёт сюрприз, разболтают.
Варвара, глянув на Геракла, фыркнула.
– Тебя скрутило этак?
– Ну вас! Не в том мораль.
Внушал ведь семье, адъютантам, старшим служителям суть аллегории. Филозофия в ней общая. Неужто опять долбить?
Обед в два часа. Мешкают сановные, Остерман на что аккуратник, и то опоздал. Матросы выхватили его из шестивёсельной ладожской соймы[382], опустили на пристань, словно куклу. Кашляет, стонет притворщик – вот, мол, не пощадил себя, приехал. Лакей с опаской взял конец шарфа, бережно сматывает сажённую полосу с тощей шеи.
– Её величеству пустили кровь, – объявил вице-канцлер сурово. – Теперь почивает.
Судорожно раскрыл рот, обнажив жёлтые зубы с провалом посередине, чихнул, прибавил многозначительно:
– Сон есть отличный медикамент.
Эка премурость! Проворен вице-канцлер, успел ведь наведаться во дворец. Немощный-то…
– А доктор что говорит?
– Ничего. Прогнозис дать не может, курирует первый раз эта пациент… её величество.
– А леченье одно, от всех болезней. Повадились врачи кровь пускать, качают ровно воду. И этот, берлинский…
Натура у Катрин здоровая, однако не ведаем мы ни дня, ни часа. Вдруг, упаси Бог, скоропостижно… Опять свара из-за наследства, как тогда…
Перо, выпавшее из руки царя, ломкий след на бумаге. «Отдайте всё…». Кому?
Светлейший выжимал улыбку, встречая. Входили насупленные, озабоченные, дурная весть быстро бежит.
– Слыхал, князюшка?
– Бог милостив, уповаем.
Удар гонга, приглашающий к трапезе. При виде пирогов и паштетов – громадных, несравненных – вельможество оживилось. Расселись, кто-то, пренебрегая лопаточкой, пальцами влез… Людей за двумя столами нехватка, праздных мест, пожалуй, треть. Не бывало такого в день рожденья, давно не бывало…
Из-за бури? А может, обманывает Остерман? Плохо царице? К ней кинулись? Толпятся в Зимнем?
Как тогда…
– С мыслью о нашей матушке…
Здравицу произнёс сбивчиво. Долгоруковы – отец и сын – уставились на него, мешали, завистники. Бассевич горбится над едой, словно коршун, а рядом стул пустой, для герцога… Расстались на сей вечер, событие редкое. Толстого нет, афронт показал старый камрат. Он-то уж верно в Зимнем.