Дарья велела мазаться елеем, пригласила хор из Александро-Невского монастыря, для услады душевной. И царь с невестой слушал в зале «пеньё концертов», покорно скучал. В конце июня князю стало легче, повёз государя в Адмиралтейство. Многопушечный «Пётр Первый» стоял на стапеле, расцвеченный флагами, готовый к спуску. Внук разбил о борт бутылку вина, напутствуя «деда».
Вскоре царь и Остерман отселились.
Воспитатель обещал познакомить мальчика с миром растений и насекомых. Данилыч собрался проведать, но приступ кашля, сильные боли под лопатками уложили в постель. Чахотка? Если правда – конец. Недуг рисуется в образе старухи с косой. Врачи успокаивают, гонят призрак прочь, однако хворь вся, конечно, в лёгких.
Арсенал пилюль, порошков, травяных настоев недостаточен – надобен отдых. Организм ослаб, переутомлён. Никаких забот! Всякое напряжение мысли вредно, затворник лишается шахмат.
7 июля навестил посол Рабутин. «Цесарь пожаловал его светлости в Силезии лежащее герцогство Козель».
Наконец-то…
Герцог – стало быть, персона владетельная. Манифест императора в серебряной раме висел в спальне, Данилыч снова и снова просыпался герцогом, ласкал взглядом цесарский титул – чёрной, колючей, клубками сбитой немецкой вязью. Потом переместил драгоценность в Ореховую, поделился радостью с Неразлучным.
Эх, кабы не хворь!
Привязалась, проклятая. Справил бы торжество, какого в Питере ещё не видели, Европе на диво.
– Его императорское величество, – заверил посол, – желает вам преуспеть также в Курляндии.
– Видит око, – вздыхал Данилыч. – Зуб неймёт.
– Почему же? Мориц возвращается, навербовал головорезов. Вам вышибать, герцог.
Герцог, герцог…
Бессильный, сброшенный с седла… В доме родном словно в узилище. Грешно упрекать покойницу, прости Бог царицу, – помытарила напоследок! Положим, и фатер не щадил. Сколько лет одолевал подъём Алексашка-пирожник? Без малого сорок… Немудрёно устать.
«Сидел в спальне». «Сидел в предспальне». «Никуда, кроме предспальни, не выходил». «Гулял по галерее». Нескончаемо тянутся дни, сон плохой, белые ночи назойливы, высматривают тысячами немигающих глаз, шпионят за тобой, – нету защиты от сей напасти. Голландские птицы неугомонны, вьются, свистят крыльями – сутки напролёт.
Слава Господу, царь визитует. Данилыч ждёт его с трепетом, вглядывается в юные черты пытливо. Каков стал в Летнем, с чужими? Мальчик мужает быстро, а с возрастом прибывает своеволие. Царь обходителен, по-прежнему, с детской гордостью ввёртывает латынь, но какая-то перемена есть. Больше выучки, меньше сердечности… Или почудилось? Отпустив играть к Сашке, князь подвергает допросу Остермана.