Наважденье… Фатер исчезал, вместо него в раму все назойливей вмещался Пётр Второй. Данилыч вышел из Ореховой, шатаясь, держась за грудь.
– Чахотка, – сказал он себе. – Чудится всякое.
Принимал декохты, молился. Десять раз прочёл «Отче наш». Некоторые слова вновь всплывали в мозгу. Избави нас от лукавого… Кто лукавый? Кто настроил царя? Остерман, поди… Спелись завистники, заговор, заговор. Проглядел Горохов.
Настало блаженное отупение – эффект снотворного. Голландские птицы сорвались со стен спальни, покружились и улетели.
6 сентября встал посвежевший, за дверью раздавались голоса чиновных. Принимал доклады, обыденность успокаивала. Царь упивался последние дни охотой, он снова в Летнем. Допустит ли к себе? Посланный явился с отказом.
«Гулял в саду, – записано в дневнике. – Кушал один, до вечера сидел в Ореховой».
7 сентября секретарь, заглянув в предспальню, посетителей не обнаружил. Его светлость пошёл в Ореховую и пребывал там дезабилье[397], в халате, три часа. Решил говорить с царём по-мужски. Прихватил с собой женщин, – они ведь дипломаты, авось, окажутся кстати.
Караульщик, невежа, не сошёл с крыльца, крикнул:
– Нету его величества. На охоте они.
– Врёшь, – бросил светлейший и длинно, по-мужицки выругался. Толкнул офицера, рванул дверь. В зальце, где ожидался Тайный совет, застал двоих – Димитрия Голицына и Степанова. Боярин сидел угрюмо, тростью своей сосредоточенно сверлил ковёр.
– Туда не ходи.
Тростью показал наверх.
Соловьиная трель летела из сада. Князь пощёлкал языком, подражая, изобразил беззаботность. Разговор не клеился. «С час посидев, отъехал к себе», – записал секретарь.
Совет собрался позднее, без него. Остерман огласил вельможам повеление его величества.
«Понеже мы восприяли всемилостивейшее намерение от сего дня собственною особою председать в Верховном тайном совете и все выходящие от него бумаги подписывать собственною нашею рукою, то повелеваем, под страхом царской нашей немилости, не принимать во внимание никаких повелений, передаваемых через частных лиц, хотя бы и через князя Меншикова».
Настало 8 сентября. Секретарь перечислил посетителей – генералы Волков, Салтыков, помощник губернатора Фаминицын, Шаховской. Все у его светлости кушали. «Было пасмурно и дождь с перемешкою». Ни слова о том, что Салтыков прочёл князю царский рескрипт – почерком Остермана – и сверх того распоряжение устное.
Почётная стража, подобающая генералиссимусу, удалена. Его светлость под домашним арестом.
«Записка» скроет от потомков бедственный поворот событий. Упомянет только – «его светлости пущали кровь». Посол Лефорт сообщит подробнее – Меншиков упал в обморок. До последней минуты не мог он поверить в опалу.