делом, решили, что все уже спят. Хотелось всех убить. Всех! Такое было чувство. А потом Лизу вырвало в постель, и они все к ней побежали, и Ниночка все старалась не смотреть на отца и мать, а мать просто лезла в глаза с расквашенным любовью ртом и шальными молодыми глазами. А этот – этот! – что стоит сейчас в огороде, пришел к утру, и от него пахло чужими духами, и она его не пустила в свою постель, и он потоптался, потоптался и сказал:
– А может, это и правильно! – И выдернул из-под кровати свой чемоданчик – картон с металлическими уголками.
И хотя она всем-всем говорила, что сама его выгнала, а он – надо отдать должное – не спорил и даже как бы соглашался, да, мол, выгнала жена, выгнала, на самом деле чемоданчик Иван рванул сам. До сих пор Ниночка так и не знает, от кого он к ней тогда пришел. Евы еще не было. Ева приехала позже. Подумать теперь, при чем тогда была она? Но именно Еве ничего не простила, а промежуточных женщин – как и не было. Ева ходила тогда просто с запрокинутым от гордости лицом, а когда они встречались ненароком в магазине, Ниночка тоже закидывала назад голову и делала насмешливое выражение, и начинала громко говорить о чем угодно. До сих пор, оказывается, жил в ушах этот ее фальшивый голос. Никуда не делся.
В общем, размотавшись вместе с платком, прошлое поставило Ниночку в состояние справедливого негодования и полной готовности к отпору.
– Ну? – сказала она, глядя прямо в выцветшие рыжие глаза Ивана, и возликовала, когда увидела, что глаза эти предательски набухают слезой. – Ну? – повторила.
– Значит, Евочка погибла, – не то спросил, не то утверждал он, а за секунду до этого Ниночка решила, что он, следуя своей подлой хитрой натуре, будет спрашивать про Лизоньку, и она ему выдаст, каким замечательным человеком выросла Лизонька в его полное отсутствие, и даже, слава Богу, пишет умные воспитательные книжки. Этот же спросил про Еву. Но если тебя интересует отношение немцев к евреям, чего ты пришел с этим ко мне? Я-то тут при чем? Хотелось так и сказать: я-то при чем, ты что, фашистов не знаешь? Ты хоть слышал в своей Канаде, как они поступали на оккупированных территориях?
– А ребенок тоже? – тихо спросил Иван. – Тоже?
– Господи! – крикнула Ниночкина душа. – Господи! Куда ж это может завести человека злость, если она, Ниночка, черт-те о чем думает?
– Что значит тоже? – закричала она. – Что значит тоже? Розочка, слава Богу, жива и здорова. Наша она…
Тут они, можно сказать, неожиданно для самих себя кинулись друг к другу, и Ниночка зашмыгала носом в нежнейшую и мягчайшую шерсть пальто, а Иван, канадский житель, вдохнул запах Ниночкиных волос и обнаружил, что запах ее никуда не делся и он хорошо помнит его, и повел его этот запах, повел, и уже с ним случилось то, что было недавно с Ниночкой, понесло его вспять, в молодость, в довойну, в их общую жизнь, а Ниночка это время как раз оставила – получилось, что вместе они во времени не встретились. «Надо человека в гости пригласить, – думала Ниночка, – Розу вызвать. Конечно, мог бы он и про Лизоньку спросить, но нельзя от Ивана Сумского требовать многого. У него больше одной женщины в сердце зараз не помещалось, другое дело, что этих отдельных разов у него было навалом… О чем это я? Лизонька – ведь его дочь. При чем тут женщины и их количество?» А Иван возьми и достань из нагрудного кармана малюсенькую Лизонькину книжку.