Рената покорно, чувствуя себя немного виноватой, уступила ему водительское кресло. Телохранитель молча сел и снял зажатую пуговицей рубашки, сложенную пополам и вставленную под воротник Дарьину записку. А ведь она так походила на атрибут костюма настоящего священника!..
– Что это было? – спросила она, указывая на воротник и на бумажку. – Как у тебя получилось?
Не определишь, о чем он думает… Но разговаривать с нею он не хочет. Ну и плевать. Какой гордый, подумаешь!..
До пяти часов вечера они гнались за солнцем. Пять было по их часам, по широте Челябинска. Но солнце они так и не догнали…
Саша загнал джип в холмистый перелесок и занялся разведением костра.
– Как ты относишься к тушенке? – впервые за весь день заговорил он с Ренатой.
Девушка кивнула, и он довольно ловко вскрыл перочинным ножиком консервную банку, а после пристроил ее на плоский камень, лежавший в углях и раскаленный, как электроплитка. Голод и холод превратили «девушку из высшего общества» в существо, которое отбросило все условности, отринуло все нормы поведения, принятые в ее кругу, опустилось до того, чтобы есть с лезвия ножа из закопченной банки. Кошмар!
С севера дул ветер.
– Принеси коньяк, – попросила Рената. – Я замерзла. Душа, видно, не греет…
Телохранитель замер, не донеся пищу до рта.
– Ты что? – спросила она, удивившись тому, насколько напряженным стал его взгляд.
Саша поднялся, сходил в машину и принес ей бутылку. Рената отхлебнула прямо из горлышка, едва не подавилась и не облилась и стала пальчиками вытирать губы: все верно, не хватало ей пока еще умения и решимости сделать это рукавом куртки. Телохранитель посмотрел на нее.
– Будешь? – Рената передала ему бутылку. – Люблю коньяк…
Если он хороший, конечно, настоящий, а не такой…
– Знаю, – Саша сделал глоток.
Девушка невесело рассмеялась:
– Уже настучали? Да-а, Артур просто не мог не сболтнуть!
Прости господи, что так говорю о мертвом, но он ве-е-ечно называл нас с Дарьей алкашками…
– Никто ничего не сболтнул.
– Сам догадался?
– Просто знаю.
– А что еще ты обо мне знаешь? – Рената склонила голову к плечу и с интересом заглянула в его лицо, освещенное огнем костра.
– Что тебе снится сон…
– Всем снятся сны! – возразила она, забрала у него коньяк и выпила еще. – А мне снится… какой-то храм, из глубокой-глубокой древности, но в тот момент, когда я вижу в нем себя, он новехонький, как будто только выстроенный… или, по крайней мере, за ним хорошо ухаживали, не позволяя, чтобы в нем случилось запустение… Водоем прямо в центре этого храма… яркое солнце…
Он поднял на нее темно-серые, непрозрачные глаза: