– Отец, выпей это, тебе станет легче… – Гудрид поднесла к нему чашечку с отваром мать-и-мачехи; половина его стекла по седой бороде Торбьёрна.
Когда он откинулся на подушки, Гудрид взяла его горячую, сухую руку в свою, чтобы утешить и его, и себя. Вокруг спали люди, ровно дыша во сне, и она вдруг ощутила себя невыносимо одинокой. Через некоторое время Торбьёрн прошептал:
– Как странно… Сегодня вечером мне привиделось, что я у нас дома в Исландии.
– Мне тоже так показалось, отец. Наверное, нам напомнил об Исландии цокот копыт и людские голоса на дворе…
– Может быть. А может, я просто услышал, как приближаются кони, которые ждут меня в Раю. Там меня ждет и мать твоя, Халльвейг Торбьёрн попытался улыбнуться.
– Откуда ты это знаешь? – все спрашивала Гудрид.
– Снорри Годи обещал мне, что я встречу свою Халльвейг в Раю, если похороню ее в освященной земле и сам проживу жизнь добрым христианином. В последние годы я обходился без лошадей…
Гудрид затаила дыхание, ожидая, что еще скажет отец. А он умолк и потом сказал вису:
Темным было утро,
когда навек простилась
с тобою любящая мать,
и нежная жена – со мной!
Ты наша дочь
и будешь дальше жить,
а смерть меня уводит
туда, где догорает день.
Он закашлялся и прошептал:
Любящие души
от Христа ждут встречи
в вечной жизни…
Гудрид наклонилась, к отцу, но услышала лишь его прерывистое дыхание.
В следующие несколько дней Торбьёрн то впадал в забытье, то снова приходил в себя. Гудрид не отходила от его постели. Торкатла, видя ее изнеможение, предложила посидеть возле Торбьёрна ночью, но Гудрид слышать ни о чем не желала. Она пробовала поесть те вкусные кушания, которые предлагали ей и Торкатла, и Финна, но горло сжималось от горя, и она не могла проглотить ни кусочка.
Перед обедом к ней вошел Харальд Конская грива: лицо его светилось от радости.
– Гудрид! На крыше сидит белый сокол. Стейн побежал за приманкой и силками для него!
Гудрид окаменела, потом с трудом поднялась, накинула на плечи платок и вышел наружу. Солнечные блики на ледяном фьорде ослепили ее: будто ножом полоснули по глазам. Она взглянула на конек крыши.
На самом коньке сидел белый сокол – как раз там, где перекрещивались над входом в дом две резные доски. Дух-двойник – фюльгия – сидел неподвижно, не замечая людей внизу. Время от времени он вытягивал шею, хлопал сильными крыльями и вновь погружался в неподвижность.
Гудрид перекрестилась и медленно произнесла:
– Харальд, скажи Стейну, чтобы он не пытался ловить эту птицу. Это фюльгия отца, и он прилетает тогда, когда человек при смерти.
В ту же ночь Торбьёрн умер, не приходя в сознание. Все говорили, что хозяин удостоился великой чести, раз его дух-двойник так явно обнаружил себя. А на утро Гудрид послала известие в Братталид; в ожидании Торстейна и Лейва она прилегла на кровать, которую делили Торкатла и Финна. Она стояла у самой кладовой. Гудрид выпила чашку горячей похлебки из мха, которую принесла ей Торкатла, и натянула на себя овчину.