Мать и дочь вышли во двор школы счастливые, довольные собой, военкоматовским капитаном и пораженные тем, что так удачно «встретились» со старым другом и однокашником по академии их отца Семеном Филоновичем Микофиным.
И всё-таки что-то беспокоило Ольгу Васильевну. Не улетучивалась из памяти фраза мужа, которую он произносил нередко: «В армии должностей не выбирают. В армии служат там, куда зовут интересы дела…» Воспоминание это раздражало, как муха, назойливо вившаяся у лица.
«В конечном счете, я не военнообязанная, – успокоила себя Ольга Васильевна. – Прошусь куда хочу!.. А куда я хочу?.. – И почувствовала, как изнутри легкий жар обдал ее лицо. – Хочу быть вместе с дочерью и поближе к мужу – человеку, которого люблю больше себя самой… И больше дочери?.. Да!.. Да, возможно, и больше дочери! Федя – рыцарь, защищающий Родину. Погибнет он – погибну и я. Зачем мне жизнь без него, без его вразумительного слова, без успокаивающей улыбки, без сдерживающего упрека?.. А Ирина уже взрослая, выстоит и найдет свое счастье, хотя ой как трудно будет ей, такой красавице…»
Так, переметываясь от мысли к мысли, не замечая их отрывочности и подчас нелогичности, шла она рядом с Ириной через школьный двор в сторону 2-й Извозной улицы, как вдруг их окликнул чей-то знакомый, с хрипотцой голос:
– Эй, соседушки!.. С фронтовым приветом!.. Какие заботы позвали вас сюда?!
Перед ними стоял их домоуправ Бачурин; он был почти неузнаваем – в кирзовых сапогах, военной хлопчатобумажной форме, подпоясанный зеленым брезентовым ремнем. Помолодевший, без привычной сутулости, Бачурин всем своим видом излучал энергию и деловитость. Присмотревшись к нему, Ольга Васильевна поняла, что домоуправа особенно молодила красноармейская пилотка, из-под которой серебрились виски коротко подстриженных волос.
– Дядя Бачурин! – Ольга еще в юности так звала домоуправа. – Неужели и вы на фронт?!
– Я уже с фронта и опять туда же.
– И мы на фронт! – восторженно похвасталась Ирина. – В военный госпиталь!
– Вам что, в Москве госпиталей не хватает? – Темные глаза Бачурина подернулись грустью, а лицо похмурнело и постарело.
– В Москве и без нас полно добровольцев, – с некоторым гонором ответила Ирина.
Бачурин посмотрел в ее красивое и взволнованное лицо с печальной снисходительностью и начал закуривать папиросу. При этом будто с неохотой сказал:
– Федор Ксенофонтович не одобрил бы…
– Это почему же?! – В голосе Ольги Васильевны просквозила озабоченность.
– Ему на фронте сейчас ой как не сладко. А узнает, что и вы под бомбами, – еще горше будет.