Конечно, Николеньке доставалось, но очень скоро он уразумел одну простую истину: боль – это всего лишь боль, и кровавые сопли – всего лишь сопли, и синяк – не навеки, и царапина так заживет – через месяц и следа не останется. А вот битый им противник, причем битый щедро, от души, впредь крепко задумается, прежде чем приступать к этим самым заводящим раздор дразнилкам. Не раз и не два опробовал он сию теорию на деле, кончилось же тем, что его, шестилетнего, приметили старшие парнишки.
Это было, когда он, напоровшись на двух недоброжелателей не в усадебном дворе, а вылезши через дырку в заборе в переулок, впал в бешенство – и случилось с ним озарение, он вдруг понял, что голова – тоже оружие. Мальчишка постарше и повыше ростом обхватил его сзади – и получил такой удар в лицо, что кровь из носа хлынула и всех перемазала.
– Стой, стой! Сдурел?! – раздался голос.
Николенька даже не сразу осознал, что от лютости и для увеличения силы удара зажмурился. Он открыл глаза, когда парнишка постарше, схватив его за руку, выдернул из драки.
Оба противника ревели в три ручья. Так, рыдая, и побежали прочь.
– Ну их, – сказал парнишка. – Крепко ты его лизнул. Кто тебя выучил?
– Не знаю…
Он исподлобья посмотрел на вопрошавшего. Тот был старше, намного старше, и в плечах уже по-юношески широк. Скуластое лицо, русые волосы, большие темные глаза – все было не таково, как в архаровском семействе. В стороне стояли еще двое парнишек, один был несколько на него похож – видимо, брат.
Николенька не стал выяснять, чего эта троица забыла в переулке.
– Тебя что, не учили – лизать не по правилам?
Он не понимал, чего от него хотят старшие. Потому молчал.
– Лизнуть можно, когда стенка на стенку, – объяснил брат красивого парнишки. – Тогда и в жабру можно, и в зоб. Понял? А когда до мазки – нельзя.
Они говорили на непонятном, но восхитительном языке взрослых бойцов.
– Да ну его, – не дождавшись от Николеньки ответа, высокомерно сказал красавчик. – Пошли, господа.
Это были дворянские дети, о том можно было знать и по одежде – все трое в опрятных кафтанчиках, хотя белые чулки – с дырками и спущенными петлями, башмаки – грязные, где-то парнишки, видать, лазили без спросу.
Николенька вздохнул – он страшно хотел пойти с ними, что бы ни сказали об этом домашние.
И он направился следом в какой-то смутной надежде, что обернутся, скажут еще что-то восхитительно взрослое, мужское, боевое.
Самое занятное – что надежда эта сбылась. Красавчик обернулся.
– Пошли с нами, научим, – позвал он. – Так будешь биться – надежей-бойцом сделаешься! Я вот, жаль, не успею.