– Скуксилась, барышня, – сказал Игорь.
– Я ничего.
– Все люди как люди, а ты раскисла.
К Химкинскому речному вокзалу возвращались в темноте. Высокое, ажурное здание вокзала, освещенное множеством огней, казалось издали волшебным дворцом, поднявшимся над черной водой. Подул ветерок, легче стало дышать.
Оркестр продолжал греметь, не зная усталости.
– Вот кто честно зарабатывает свой хлеб, – засмеялся Виктор.
– К черту их! Это они пассажиров отпугивают, чтобы другой раз не ездили. И какой осел мог придумать оркестр на этой коробке? На берегу, если надоест, уйти есть куда, а здесь не скроешься. У меня, может, живот болит, я через пять минут ноги протяну, а тут фокстроты наяривают…
– Игорь, ты зол на всех.
– Кроме тебя.
– Чем обязан? – спросил Дьяконский.
– Скоро уедешь.
Настя, ссутулясь, стояла возле борта спиной к ним.
– Любуешься? – подошел Виктор. Заглянул в лицо, увидел слезы на глазах. – Ну, это ты зря, – взял он ее за локоть. – Не сердись. Игорь, он ведь такой… Никогда особой вежливостью не отличался.
– Не из-за него. Устала очень, – пыталась улыбнуться Настя. – Вот уйдете вы, и опять одна останусь.
– Я завтра отправляюсь, еще увидимся.
– Нет, – твердо сказала Настя. – Завтра я не могу.
Теплоход загудел протяжно и сердито, заглушая слова. Закачалась под ногами палуба. С правого борта быстро надвигался причал.
* * *
Высокие окна кабинета завешаны белыми шторами. В одном месте, где штора задернута неплотно, пробился косой солнечный луч. За несколько минут он так нагрел письменный прибор на столе, что горячо было притронуться. На улице жаркий день. Душно и в кабинете. Полковник Порошин давно бы расстегнул воротник гимнастерки, но неудобно при генерале. А Ватутин будто и не чувствовал духоты. Наклонив голову, постукивал по чернильнице карандашом, внимательно слушал Порошина. Генерал по-мужицки крепок, осанист. Простое русское лицо: нос картошкой, широкие, немного вывернутые ноздри, светлые волосы. От сидячей работы в Генеральном штабе он начал заметно полнеть. Появился второй подбородок, выдаются вперед толстые щеки, туго обтянутые кожей.
Ватутин еще молод, ему всего сорок – на пять лет старше Порошина. Он отлично окончил две военные академии, слыл крупным специалистом штабной работы.
У генерала маленькие, будто подпухшие глаза, умные и проницательные. Казалось, ему достаточно одного взгляда, чтобы определить, что за человек перед ним. А когда он улыбался, узкие и продолговатые глаза его почти совсем скрывались под складками век, поблескивали под изогнутыми бровями с веселой хитринкой.