За ребенка она не тревожилась, с ним все благополучно. Ольга думала о себе: что делать дальше? Вызов в комендатуру очень взволновал ее. Теперь немцы не оставят ее в покое. Она откажется два, три раза, а что потом? В конце концов они могут просто арестовать.
Трудно было решить самой, как поступить. Она написала записку Григорию Дмитриевичу, жившему в Стоялове. Через несколько дней Василиса принесла ответ.
Григорий Дмитриевич оросил не расстраиваться и не нервничать, чтобы не пропало молоко. Может быть, все еще обойдется. А если очень уж привяжутся фашисты, надо идти работать. Он верит Ольге. А свой человек в комендатуре всегда пригодится.
Ольга вновь обрела душевное равновесие. В ней совершенно исчезла робость перед немцами. Теперь, если это привяжется к ней, она могла потребовать, чтобы ее немедленно отвели в комендатуру. И она была уверена, что этот красноносый обер-лейтенант всегда вступится за нее.
В полдень на дороге, круто спускавшейся с горы, появилась черная, шевелящаяся лента. Она быстро приблизилась к городу, сползла в овраг. Через час вся главная улица была заполнена сотнями повозок. А с горы спускались все новые обозы и толпы пешком идущих солдат.
Это были совсем не те немцы, какие проходили через город два месяца назад.
Отощавшие лошади с трудом тащили громоздкие фуры на высоких колесах. Солдаты плелись без строя. В них не было самоуверенности и презрительного высокомерия. Крикливые, раздражительные, они напоминали злых осенних мух, но, странное дело, жители боялись их гораздо меньше, и солдаты чувствовали это. Они спешили, останавливались в домах ненадолго. И теперь уже не заходили по одному, а сразу по нескольку человек. Немцы не требовали больше «яйки» и «млеко», а просили только «клеб». Или вообще ничего не просили. Сами обшаривали полки, сами лазили в погреба. Если не находили ничего лучшего, варили картошку и ели ее, макая в соль.
У нерадивых хозяек, не запрятавших добро в тайники, забирали все, что попадалось под руку: валенки, бабьи шубы, рубахи, кальсоны, женские трусы и одеяла. Тут же переодевались, без стеснения сбрасывая с себя грязное белье.
Дом Булгаковых стоял в стороне от шоссе. Немцы заглядывали редко. Забегали, шарили по сундукам и уходили ни с чем – бабка знала, как и что надо прятать.
На третий день отступления въехала во двор Булгаковых зеленая повозка, нагруженная канистрами. Сопровождали ее четверо солдат. Марфа Ивановна встретила их на пороге, осмотрела критически с ног до головы. Они прыгали перед ней на снегу замерзшие, хлюпающие носами. Один, тощий и юркий, попытался проскочить в дверь мимо бабки, но она крикнула грозно: