«Зря пишешь, – сказал ей однажды Григорий Дмитриевич. – Все равно отправить нельзя». – «А вот наши придут, и отправлю», – спокойно ответила она. И такая непоколебимая уверенность звучала в ее словах, что Григорий Дмитриевич мысленно упрекнул себя в малодушии и бестактности.
Василиса, Игорь, Виктор и Ольга Дьяконские – они уйдут в то далекое время, в которое Григорию Дмитриевичу не удастся заглянуть и одним глазом. Ну что же, каждому свое. Он ведь тоже неплохо пожил, да и поживет еще малую толику… Пусть будет она счастливой, ата сегодняшняя молодежь. Пусть отвоюет последний раз и кончит навсегда. За их спинами подрастут братишки Василисы, подрастут Ивановичи, новорожденный Николка. Может, они в конце концов не будут знать, что такое голод, кровь и разруха.
Может, для них слово «немец» не будет звучать так же, как слово «война»…
«Нет, – жизнь – это штука неистребимая, – с радостной грустью думал Григорий Дмитриевич. – Как ты ее ни топчи, она все равно свое заберет. Ветки обломай – ствол останется. Ствол свали – от корня расти будет!»
Он даже расчувствовался от этих необычных своих мыслей. «Всерьез дедом стал… И спину ломит, и слезы вроде бы близко… Эх, командир, командир, рано еще под уклон-то идти».
– Рано! – громко сказал он.
– Что? – высунулся из сарая Светлов.
– Оружие, говорю, складывать рано. Ты, Герасим, сегодня пилу мне одолжи и топор. Острая у тебя пила-то?
– Недавно точил, – с недоумением ответил тот.
– На Малявку пойду, – шепотом произнес Григорий Дмитриевич. – Мостишко там доконать ничего не стоит, а для немцев на целый день затычка будет.
Вечером Василиса привела Демида, длиннорукого застенчивого паренька с вздернутой верхней губой. И шапка и полушубок на нем с чужого плеча, вероятно отцовские. Рукава подвернуты шерстью наружу. Демид протянул Григорию Дмитриевичу тяжелый сверток в замасленной красной тряпице. Наган оказался старым, выпуска четырнадцатого года.
– Где ты его раздобыл? – поинтересовался Григорий Дмитриевич.
– Дома, – смущенно улыбнулся Демид. Верхняя губа его при этом поднялась так, что обнажила розовую десну, а нос сморщился. – Под полом у нас закопан был. Дядька еще с той немецкой войны принес.
– А там у тебя какой-нибудь мушкет со времен Полтавской битвы не сохранился?
– Нет, – серьезно сказал Демид. И, подумав, добавил: – Не доложит столько мушкет. Дерево сгнило бы.
Отправились они втроем. По задворкам выбрались на хорошо укатанную за день дорогу, тянувшуюся темной полоской среди белого поля. Шагать было легко: подстегивал окрепший к ночи мороз. Изо ртов густо валил пар, быстро заиндевели шапки, ресницы, брови. Окруженная ярким венцом, стояла в небе луна, и светло от нее было почти как днем, лишь горизонт поуже да очертания дальних предметов туманились и расплывались.