– Потому что ты заслужила.
– Я? Разве я что-то сделала не так? Плохое?
– А как же? Целый чемодан плохого, – подсказывает мне моя совесть. Да, она у меня не чиста. Я отчетливо чувствую, что рыльце мое в пушку, хоть и не понимаю, в чем именно я виновата перед мировой гармонией. Так, живу себе тихонечко, и все дела. А жизнь уже не просто щелкает меня по носу, а бьет наотмашь. Я снова сижу в маленькой комнатке в квартире, где за закрытыми дверями обитает непонятное количество народу, только мне тридцать шесть, а не двадцать три. И сил, чтобы снова переломить ситуацию, почти нет.
– Вам еще долго будет нужна ванная? – постучалась через картонную стену в кухне какая-то черноволосая хохлушка. Я аккуратно стояла посреди окончательно прогнившей ванной и смывала с себя служебную пыль. Как же сложно принять то, что снова вокруг ванной вьется неограниченное количество людей. Потеря устойчивости была не какой-то абстрактной умственной фигурой, она выражалась в невозможности по утрам дождаться очереди в туалет. В необходимости кипятить чайник в комнате, а зубы чистить в кухонную раковину, потому что ванная по утрам и вечерам всегда кем-то занята. Все это причиняло мне физические и, как следствие, нравственные страдания. Честно говоря, мне было уже трудно как-то справляться с велениями желудка, объясняя себе, что надо ждать, пока та или иная дверь окажется открытой. Я не понимала, как Тамара тут могла жить. И как мы с Димой тут прожили больше восьми лет. Это какой-то нонсенс. Находясь тут, я неожиданно поймала себя на мысли, что очень хорошо понимаю, почему Дима тогда женился на москвичке. Надо же, я столько лет думала, что он бесчувственный чурбан, приспособленец и подлец, а теперь, кажется, была готова совершить любую подлость, лишь бы выбраться из этой жуткой дыры, к которой не могла вновь привыкнуть.
– И почему жизнь такая дерьмовая штука? – подумала я, снова наблюдая в раковине кухни огромную кучу немытой чужой посуды. Посуда была старой, кастрюля с пригоревшими остатками картошки давно просилась в утиль, на пенсию. Тарелки заскорузли и пожелтели. – Чья это посуда?
– М-м-м, не знаю, – пожала плечами черноволосая. – Может, Галкина?
– Галка. Кто это? Из какой комнаты? – хмурилась я. Интересно, как я могу хоть в чайник воды налить, если вся раковина завалена посудой.
– Из дальней. Посмотреть?
– Если можно! – меня трясло от брезгливости. – У нас тут коммунальная квартира, нельзя так бросать посуду.
– Галь, там не твоя кастрюля с-под картохи? – громко гаркнула черноволосая.
– Не-а! – глухо ответили ей из-за двери. – Може Рушанова?