Петрусик – чудо-ребенок, умненький и здоровенький, но, увы, у него подзатянулась обычная детская болезнь осознания подлинной, как они уверены, картины мира. Однажды дети вдруг узнают, что их родители тоже какают, из этого делают выводы, что все на свете какают, даже красивые воздушные балерины тоже какают. Потом узнают, что родители трахаются, из этого делают ужасающий вывод, что трахаются и великие политики, писатели, композиторы, что великие на портретах тоже в свое время трахались…
Дальше – больше: газеты приоткрывают, какие тайные пружины двигали событиями, из чего делается вывод, что все не так чисто и благородно, как пишут в учебниках, а, напротив: все – грязно. В крестовые походы ходили только потому, что надо было пограбить, Джордано Бруно сожгли за шпионаж, Александр Матросов просто поскользнулся на льду, пьяный Гастелло заснул за рулем самолета, все эти ромео и джульетты, тристаны и изольды – выдумка. Есть только секс, траханье, дружбы нет, чести нет, а есть одни экономические причины и рефлексы Фрейда.
Собственно, через этот стаз проходят все, но у некоторых, как вот у Петрусика, здоровенного парняги, уже обвешанного девками, он затягивается очень надолго. Даже на всю жизнь. Похоже, Петрусик как раз будет из этих. Ему очень, ну очень нравится быть «самым умным и проницательным», видеть всех насквозь и разоблачать, разоблачать, разоблачать, находить «подлинные» причины того или иного благородного поступка.
Он и меня пытается просвещать, открывать мне глаза.
– Петрусик, – сказал я проникновенно, – со мной можно говорить только о компе и софте.
– Почему?
– Потому что я прошел больше линек, – объяснил я. – Потому что я был тобой, а тебе быть мною еще предстоит.
Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами. Даже нижняя челюсть отвисла.
– Круто, – сказал он наконец. – Это что ж, как у бабочек?
– Или жуков, – ответил я. – Больших таких, рогатых, в твердых панцирях!.. А ты видел, какие они раньше были белые мягкие червяки?
– Нет, – ответил он озадаченно. – А какие?
– Толстые, мягкие, жирные! Живут под землей, света не видят, всю жизнь корни жрут.
– Ого, – сказал он. – Не знал… А вы что – жук?
– Нет, – ответил я, – мне тоже жуком стать еще… предстоит.
Он ушел, оглядываясь с таким озабоченным видом, будто жалел, что пропустит момент, когда я стану превращаться в большого толстого жука с прочным пуленепробиваемым панцирем и красивыми рыцарскими рогами.
Когда зазвонил телефон, я уже знал, что это шеф. Вылез из ванной, прошлепал к столу.
– Алло?
– Бравлин, – послышался голос, – ты что же не доложился, что приехал?