Они с Машей сидели тихонько, преисполнившись драматической важностью ситуации.
«Ничего у меня не осталось, – горько и в то же время любуясь своей горестностью со стороны, размышляла Маша. – Даже Деда...»
– Это для тебя она тетка. А для него? Может, он ее вообще видит девочкой? – задумчиво ответила Аня.
Она вспомнила, как двадцать с лишним лет назад Аллочку привели к Берте Семеновне знакомиться – девочку в простодушных кудряшках. Та мучительно стеснялась, и Берта Семеновна тут же бросилась ее опекать. Так и опекала до самой смерти. Жалела, особенно последние годы выделяла из всех, когда Аллочка одна осталась.
– ...И на ней еще был тогда какой-то глуповатый кокетливый бантик, розовый... – деловито вынула Аня из памяти.
Возбужденная Зина пыталась строить догадки, перечисляла:
– Она его вынудила жениться. Может быть, даже шантажировала! Могла же просто так переехать, нет – ей надо было старика на себе женить. Наследство! Квартира, академическая дача, деньги. Машкино наследство, между прочим.
Маше про наследство не понравилось. Обсуждать наследство было стыдно. Лучше схамить тоненько, так, что тетя Зина и не заметит.
– Тетя Зина, какое у вас воображение! Давайте с вами писать роман! Что-нибудь в духе «Графа Монте-Кристо». Аллочка будет Эдмон Дантес. – Маша приблизила губы к Зининому уху и завыла громким шепотом: – «Я – Эдмон Дантес!»
Улыбнувшись, Зина погладила Машу по голове.
– Оттяпает Аллочка у тебя половину дачи, квартиру, для Наташки, между прочим. Вот и будет тебе граф Монте-Кристо...
– Кто мог ожидать от Деда такого неприличного стариковского брака, – озабоченно нахмурилась Аня.
– Не смей об отце так! – неожиданно визгливо выкрикнул Юрий Сергеевич. И тут же опомнился: – Прости. Ужасно глупо. Чувствую себя семилетним мальчиком, у которого мама умерла, а отец, не спросившись, женился. Теперь у меня будет злая мачеха...
Из своего Бабушкиного дома Маша забрала на память крошечную фарфоровую чашечку и блюдечко. Единственные оставшиеся в живых из набора кукольной посуды, подаренного, когда ей исполнилось пять лет. И старую истрепанную книжку «Маленькая принцесса». Да, и еще старую черно-серебряную икону-складень.
Понемногу все успокоилось, образумилось. Аллочка притаилась недели на две, а затем с новым оттенком, то ли по-соседски, то ли по-родственному, замельтешила на кухне у Раевских. Забегала каждый вечер – сначала «за солью», а потом и так просто, поболтать...
Новое положение семейных дел с ней не обсуждали, приняли как данность, вежливо. Да и привычные навыки двадцатилетнего общения оказались сильнее, чем неловкость. Аня, правда, могла с невинным видом ляпнуть что-нибудь вроде «твой молодой муж» или «вы, молодожены», но Аллочка не обижалась. Напротив, как-то при этом приподнималась и, такая же мелкосуетливая, как всегда, казалась значительней. Цвела словно кактус – со всех сторон в колючках, а сверху цветок.