Приглашение на работу считалось более престижным, чем грант. Приглашение с семьей – женой и дочерью – более уважительным, чем только с женой. Итак, Беркли, с Аней и Машей, на год, на время – навсегда.
Отъезд Раевских не был эмиграцией – билетом в один конец со станцией назначения «навсегда» и «никогда», в которой по определению плескалась горькая безысходность расставаний, прощание у трапа «навсегда», долгие проводы, мгновенно кривеющие дрожащие улыбки и лишние слезы, скупые мужские и безудержные женские. Скорее это было торжество. Не их личное, семейное, а торжество разума, победившего вчера еще казавшийся вечным развитой социализм.
Юрий Сергеевич уезжал РАБОТАТЬ. «Ненавсегда», именно так – НЕНАВСЕГДА. Аня тоже уезжала на время – ПОЖИТЬ, ПОСМОТРЕТЬ. Так было удобней. Например, – никакого, не дай бог, эмигpaнтского настроя – никаких подушек, одеял, ниток, йода с марганцовкой – мы же НЕНАВСЕГДА.
Даже НЕНАВСЕГДА было решением непростым. Юрий Сергеевич думал, взвешивал, нервно употреблял с Костей вечерами коньяк, задумчиво пил с ним же пиво в баре на углу. Отцу уже семьдесят шесть, он показательно здоров и даже молодожен, но семьдесят шесть, здесь и прожитый вдали год важен, – бух тяжелым комом на одну чашу. Нет, все же, наверное, не едем! Юрий Сергеевич спрашивал у Кости совета – как бы так умно спросить мнение отца, чтобы старик не подумал, будто его считают обузой. А Сергею Ивановичу, похоже, оказалось все равно – старческий эгоизм. С отцовской чаши снимаем одну гирьку. Дед остается при молодой жене, еще одну гирьку вон.
Машу-бедняжку на другую чашу – бух! Потянуло вниз, будто камень бросили. Едем!
– Машу радует только Найджел Первый, – говорил Костя.
Юрий Сергеевич не слепой, видел. Что происходит с девочкой? Даже перебирая самые неприятные из возможных причин Машиной затянувшейся вялости, Юрий Сергеевич не мог вообразить, что его девочка, его по-модильяновски задумчивая малышка – «интеллектуальная блядь с философским уклоном» по прозвищу Княжна. Спрашивал Костю, не знаешь ли, что с девочкой, ты к ней по возрасту поближе...
Костя уклончиво ответил:
– Ничего, растет.
Сам Костя не постеснялся впрямую у Маши поинтересоваться, и очень строго: что, мол, с тобой происходит, Принцесса? И такой же прямой получил ответ, нежный, как в детстве. Теперь она очень редко называла его Дядя Федор. «Принцесса твоя немного запачкалась, Дядя Федор»... Он и без объяснений знал все. Никто не видел этого жалкого выражения ничейности на ее лице – ведь она была любима двумя, а вдруг оказалось, что никем, – и всячески старался не показать радостного ожидания. Будто его тянуло танцевать, и он боялся не сдержаться. Было и еще что-то, в чем она не могла, да и не было охоты разбираться... Они с Машей словно играли в игру – я знаю, что ты знаешь, что я знаю...