– Да, он уже старый. Деду, может быть, немного осталось, – отчеканила Берта Семеновна.
Она еще в жизни не оставила ни за кем последнего слова. И если била, то прицельно и наповал.
Маша вылетела из кухни.
– Ну, как твои дела, Аллочка? Как работается? – обыденно поинтересовалась Берта Семеновна. Она очень жалела Аллочку.
Через несколько минут примчалась Маша, розовая, с размазанными от слез черными подтеками под глазами.
– Разрешили! Дед мне разрешил в кино сниматься! Я попросила прощения! И ты прости, Бабуленька!
Берта Семеновна удовлетворенно кивнула.
Боба не сводил с нее восхищенного взгляда. У них с Гариком одна невнятная бабушка, живет в другом городе, они ее знают плохо. Та, своя, скучная, без всяких историй, а у Берты Семеновны – история, род, фамильные пожелтевшие фотографии. Боба стихи написал о Деде и о Берте Семеновне. Стихи стилизованные, будто детские. Там было все, чему полагается быть в сказке – во дворце жил царь в короне со своей властной царицей и внучкой-принцессой, и еще был сын – умный, ироничный, не то в ссылке, не то в опале. Стихи эти Боба не показал никому, даже Маше. Он и сам не мог понять, что в них такого личного, что человек оставляет только для себя. Объясниться Маше в любви ему было бы легче.
– Мама! – Юрий Сергеевич решил разрядить обстановку. – Ты любишь, когда мы играем в буриме. Задавай первую строчку.
– Я хочу совсем немного, – с намеком произнесла Берта Семеновна.
Все задумались. Первым целую строфу выдал Боба:
За ним, подрагивая от возбуждения, радостно начала перечислять Маша:
Она на секунду задумалась.
– Шкаф с серебряной посудой, – неуверенно прошептала Наташа.
– Умница! – похвалил Юрий Сергеевич, и Наташа нежно покраснела.
Боба заторопился:
Гарик презрительно скривился, на тонкой шее дрогнул кадык. Он в таких забавах не участвует и рядом с этим дешевым рифмоплетством свою строчку не поставит!
– Ваши родители и их друзья отмечены хоть и скромными, но все же способностями. Мы все поем хором, пляшем, фокусничаем и ходим по канату! – Юрий Сергеевич шутливо поклонился в разные стороны. – И вы, наши дети, унаследовали наши таланты! Боба лучше всех плюется, Машка виртуозно врет, Наташа с детства выигрывает в кинга, Гарик... – Юрий Сергеевич примолк. Трогать Гарика надо осторожно, не дай бог, поранишь... – А Гарик у нас вундеркинд!
Володя Любинский улыбнулся.
В самом начале 70-х он вдруг написал чудную повесть о своем детстве в нежном, как шелк, городке Устюжне на речке Мологе. После работы бежал домой, предвкушая удовольствие засесть за чистый лист бумаги. Ночью с трудом отрывал себя от работы, ложился в постель. Но вскоре вскакивал, бросался что-то дописывать, исправлять.