* * *
Кирилл совершенно спокойно воспринял свою новую роль и необычный ее антураж. Даже свободное понимание этих мертвых языков – прованского, гэльского, латыни, на которых говорили люди его свиты, и этой чудовищной мешанины из старо-французского и германо-саксонского, с помощью которой подданные английского короля общались между собой.
Единственное, что удивило его, так это личность жениха. В кафедральный собор Кентербери вместо приемного сына графа Ддейла, его школьного товарища Женьки Невского, прискакал некий Гийом Аквитанский, особа, приближенная к монарху.
Убогую внешность невесты не компенсировали ни ее высокий для этого времени рост, ни богатое венчальное одеяние.
Наблюдать за происходящим ему, папскому нунцию, кардиналу курии Эггидию Альдини, было занимательно. Под благословение его затянутой в белую перчатку, украшенной перстнями руки подходили эти неважно одетые, дурно пахнущие люди – высшая знать Англии. Все, что было приметного и «парадного» в их экипировке, казалось нелепым в сочетании с персоной их владельца, взятым где-то на время. В общем, предки надменных и гордых британцев, владык целых континентов и устроителей всемирного индустриального шабаша, производили жалкое впечатление.
К тому же Кирилл – или Эггидий Альдини? – прекрасно понимал: присутствующим, вплоть до последнего церковного служки, известна цель его приезда на остров. И коль скоро это так, то, кроме раздражения и досады, других чувств он у них вызывать не мог.
Шутка сказать! При здешней хилой торговлишке, когда не то что золотого слитка, а полновесных цехинов на все королевство раз-два и обчелся, монсеньор Альдини прибыл выколачивать положенные папскому двору аннаты, которые, под предлогом внутренней смуты в государстве, хитрый английский примас уже семь лет уклоняется отсылать на материк. И лишь угроза отлучения и предания анафеме, естественная вера в прямую связь Папы с Богом удерживали британские мечи и кинжалы в ножнах. Будь меньшим авторитет Римской церкви, и нунцию, и его свите не миновать жестокой расправы.
Напряженное внимание к своей персоне Марков перестал ощущать только на свадебном пиру.
Коль поминать любовь добром,
Припомни, друг, когда и в ком
Ее сумел сыскать ты?
Считай лишь ночи, а не дни,
Когда стонали от любви
Лишь ложа и кровати!
Трувер окончил строфу и опустил арфу. Довольный хохот подвыпивших гостей, неверный свет факелов и суета свадебного пира вполне гармонировали с незатейливым смыслом куплета. Многие из пировавших потянулись лапать спутниц и челядниц Тиитерсов, прислуживавших гостям. Кирилл, как и подобает отцу церкви, поморщился.