Прежде чем начались небесные пути сиддхов, я оглянулся через плечо.
Северо-запад горел. Мутное зарево подковой охватывало горизонт, в багрово-грязной пелене мерцали редкие вспышки, и эхо доносило раскаты грома, к которому я не имел никакого отношения, вперемешку с трубным ревом слонов.
— Летел я сейчас над Полем Куру, — как бы невзначай каркнул Гаруда, кося на меня влажно-лиловым глазом. — Ночь на дворе, темнотища, ни зги — а они воюют… Ох и воюют, доложу я тебе, друг ты мой Индра! Аж завидки берут…
— Да? — невпопад откликнулся я, думая о своем.
— Вот именно, что да… Странное дело: Арджуна-Витязь, твой сын, с братьями всех хастинапурских воевод под корень выбил, великоколесничных бойцов по десять в дюжине вырезал — а остаточки зубами вцепились… упираются! И не поймешь — то ли отвага держит, то ли отчаяние, то ли что-то третье, о чем мы с тобой, друг мой Индра, понятия не имеем…
Зарывшись в теплый пух, я слушал, как Лучший из пернатых повторяет мои собственные слова, произнесенные на рассвете этого сумасшедшего дня, повторяет почти точно, чтобы закончить совсем по-иному, — и чувствовал головокружение.
Не от высоты.
…Полночь отстала от гигантской птицы, беспомощно покружилась над землей и опрокинулась в зарево над Курукшетрой.
Закончился один день из жизни Индры, Миродержца Востока.
И еще один день битвы на Поле Куру, где Великая Бхарата, империя, созданная Гангеей Грозным по прозвищу Дед, пожирала сама себя.