Другой не мог определить, где здесь перед. Однако ему казалось, что Однорукий лежал все-таки впереди.
Было еще раннее утро, небо ясное, ни облачка. Вода курилась, как и всякий раз до этого по утрам. Солнце вставало медленно, поднималось неудержимо, а Однорукий был мертв, и Другой, по сути, еще не осознал этого толком. Может, и Однорукий еще не знал этого до конца? Что за мысли лезут в голову, подумал Другой. Кто тут вообще чего знает?
Другой выпил свой утренний глоток виски скорее по привычке, чем от жажды. Жажды не было. Мертвый был еще свежим трупом, а у Другого странным образом жажды не было. Это явно связано с прохладной ночью.
Однорукий наконец-то опустил обрубок руки. Он больше не торчал в сторону. Другому все время хотелось этого в последние дни, но только, конечно, не так, чтобы Однорукий после этого умер. А Однорукий опустил руку только после того, как умер. И тем не менее это успокаивало Другого, хотя он и знал, что теперь это уже слишком поздно.
Он смотрел на мертвого и вспоминал его. Так, как обычно вспоминают мертвых. Что он говорил. Его движения. Еще вчера. Лихорадку, и как ему пришлось удерживать его. Прекрасные ночи, и как они пили вместе, и как курили сигареты. Вчера еще, думал он, как быстро прошло это вчера!
Солнце стремительно поднималось ввысь.
Другой ждал. Однорукий был по-прежнему мертв. Ничего не происходило. Ему казалось, что что-то вот-вот должно произойти: он отвернулся от мертвого, но потом очень быстро посмотрел на него снова. Но ничего не изменилось.
Солнце достигло зенита, настал полдень, и для Однорукого тоже. Солнце пошло на убыль, а Однорукий начал раздуваться. Конца этому видно не было.
Другой отхлебнул полглотка от своей обеденной порции. Он опять начал экономить сигареты. Подумал, стоит ли тратить жвачку.
– Лучше не надо, – сказал он. – Это еще долго может продолжаться.
Он провел языком по зубам. Странное было чувство, притуплённое, как будто все существует лишь наполовину, и язык, и зубы. Коренные зубы, те, что сзади, показались ему чудовищно большими и изрытыми трещинами.
Он выпил остаток дневной порции. Ему пришлось сдерживаться, чтобы не выпить больше. Жажда под этим раскаленным шаром действовала как воронка, засасывающая бутылку. Он охотно вообще бы ничего не пил. Ведь Однорукий-то не пил. Еще вчера он тоже пил. Они никогда не пили поодиночке, только вдвоем. Он точно знал: Однорукий мертв. Но только когда он пил один, его мучила совесть.
У Однорукого вдруг отвисла нижняя губа. Другой не заметил, как это произошло. Когда он закончил пить и снова посмотрел в ту сторону, губа уже опустилась вниз. Казалось, что Однорукий ухмыляется.