Автор “10 дней……” менее всего походил на профессионального революционера. Он был поэтом (Рид писал стихи, и его петроградская хроника исполнена поэзии!) и аристократом. О себе он не раз говорил, что родился в замке. И это было правдой — его детство прошло в родовом имении Кедровый Холм. Рид окончил самый престижный в Америке университет — Гарвардский. И был наиболее известным и высокооплачиваемым очеркистом Соединённых Штатов. Сам Редьярд Киплинг восхищался его репортажами из восставшей Мексики!
И если Рид с восторгом отдался революции, то не потому, что так повелел ему классовый долг, а потому, что врождённое аристократическое чутьё подсказало ему: история вершится не в кабинетах министерств и не в кулуарах парламентов, её ход определяется на полях сражений и на площадях, захлестнутых людской волной.
Книга Рида снимает как теоретически отвлечённый, более того — праздный, вопрос, что есть массы. Она даёт предельно динамичный портрет масс, наделяет моментально узнаваемыми чертами, жестами, голосом. “…Россию затоплял такой поток живого слова, — пишет Рид, — что по сравнению с ним “потоп французской речи”, о котором пишет Карлейль, кажется мелким ручейком. Лекции, дискуссии, речи — в театрах, школах, клубах, залах Советов, помещениях профсоюзов, казармах…… Митинги в окопах на фронте, на деревенских лужайках, на фабричных дворах…… Какое изумительное зрелище являет собой Путиловский завод, когда из его стен густым потоком выходят сорок тысяч рабочих, выходят, чтобы слушать социал-демократов, эсеров, анархистов, — кого угодно, о чём угодно и сколько бы они ни говорили” (выделено мною. — А. К. Это эстетическое — не политическое: оно уже, а именно эстетическое — кредо Джона Рида).
Взбудораженная, мятущаяся, ищущая свой путь страна встаёт со страниц книги. “10 дней……” говорят о русской революции больше, чем все учебники, которые мы зубрили в школе и в университете, а пожалуй, и больше, чем солидные исторические исследования, с которыми знакомились в более зрелые годы.
И всюду — лица, лица, лица. Тысячи людей на перегороженных патрулями проспектах, в залах Думы, на съездах, конференциях и собраниях всевозможных движений и партий, в коридорах Смольного, на пустырях у заводов. Это и впрямь восстание масс, коллективное действо, народный порыв не только к мирной жизни и социальной справедливости, но и к чему-то большему, тому, что испокон веков на Руси звалось “правдой-истиной”.
“Митинг состоялся в громадном недостроенном корпусе с голыми кирпичными стенами. Вокруг трибуны, задрапированной красным, сгрудилась десятитысячная толпа. Все в чёрном. Люди теснились на штабелях дров и кучах кирпича, взбирались высоко вверх на мрачно чернеющие брусья. То была напряжённо внимательная и громкоголосая аудитория. Сквозь тяжёлые, тёмные тучи время от времени пробивалось солнце, заливая красноватым светом пустые оконные переплёты и море обращённых к нам простых человеческих лиц” (выделено мною. — А. К.).