Квартира у покойного Колыванова была, по меркам Граева, шикарная. Выкупив и выменяв у владельцев комнат коммуналку на Суворовском, бизнесмен не стал увлекаться модными евроремонтами. Постарался восстановить шесть комнат апартаментов так, как выглядели они в начале века, до всевозможных вселений и уплотнений: кропотливо собранная по комиссионкам и антикварным салонам старинная мебель, предметы обихода и всевозможные создающие уют безделушки, ни одна из которых не была моложе ста лет.
Сейчас Граев, впервые оказавшийся в этой квартире, с любопытством изучал палисадровую резную тумбу метра полтора высотой. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что перед ним музыкальный центр вековой давности — внутри тумбы хитрым образом был скрыт граммофон.
Граев не удержался и приоткрыл крышку музейного раритета. Реликтовый агрегат, как ни странно, был, по крайней мере на вид, на полном ходу — игла на месте, ключ для завода лежит в специальном гнезде. Отделение для пластинок заполнено, одна готова к запуску — Вертинский, 1926 год…
— Нравится? — спросила, входя, Катя.
Граев издалека слышал ее шаги, но не отошел от антикварной редкости, обернувшись только сейчас.
— Потрясающе… — выдохнул он с неподдельным восхищением.
И немалая часть этого восхищения, надо сказать, относилась не к прапрадедушке CD-плееров, а к внешнему виду хозяйки. За те тридцать минут, которые приехавший вместе с нею из офиса Граев провел сначала за журнальным столиком, а затем за изучением чудо-граммофона, Катя изменилась до неузнаваемости.
Без следа исчезла женщина неопределенных лет, запакованная в стерильно-безликий деловой костюм, собирающая волосы в учительский узел на затылке и прикрывающая глаза учительскими же очками (то, что очки без диоптрий, наметанный глаз Граева определил давно).
Теперь перед ним стояла красавица — на вид двадцати семи лет, никак не больше, с распущенными ниже плеч прекрасными волосами и доказавшая, что идеально умеет пользоваться безумно дорогой косметикой. То, что на ней было надето, наверняка называлось в каталогах домашним платьем — но, черт побери, бесформенные домашние халаты и капоры никак не приходились этому ни бастардами, ни самыми дальними родственниками…