Кефрия знала со времен отрочества, что торговцы из Чащоб посещали их дважды в год, забирая очередную выплату за живой корабль. Знала она и то, что со времени пробуждения корабля выплаты должны были увеличиться. Таков был обычай. Считалось, что оживший корабль мог принимать участие в баснословно выгодной торговле на реке Дождевых Чащоб, а значит, начинал приносить своим владельцам отличный доход. В самом деле, большинство владельцев со времени пробуждения своего корабля начинали стремительно богатеть. К Вестритам это, конечно же, не относилось. Иногда Кефрия спрашивала себя, а так ли мудро было решение отца не связываться с магическими товарами… Иногда — вот как, например, сегодня…
Когда угощение было приготовлено и стол накрыт, две женщины тихо присели у очага. Кефрия заварила чаю и налила матери и себе.
— Может, нам Малту к себе сюда пригласить? — предложила она неуверенно. — Поучилась бы…
— Она и так уже знает гораздо больше, чем нам с тобой кажется, — устало отозвалась Роника. — Нет, Кефрия, сделай уж мне такое одолжение, не зови ее. Давай сами выслушаем Фьестрю и решим, как нам быть дальше. Боюсь, наши сегодняшние решения повлияют на всю дальнейшую жизнь семейства Вестритов… — И она посмотрела в глаза дочери: — Не обижайся на то, что я сейчас скажу, я просто не знаю, как выразиться деликатнее… Боюсь, мы с тобой — последние женщины из рода Вестритов. Малта — до мозга костей Хэвен. Нет, я не говорю, что Кайл Хэвен человек скверный. Я просто хочу сказать, что сегодняшнее дело касается только торговцев Удачного, и решать следует нам. Потому что Хэвены — не из нашего круга.
— Пусть будет по-твоему, — кивнула Кефрия утомленно. «Когда-нибудь, — подумала она без злобы и гнева, — тебя не станет и я больше не буду чувствовать себя между двумя жерновами. Быть может, тогда я все отдам Кайлу — и буду проводить время, ухаживая за своим садиком. Тогда мне не придется ни о чем думать, кроме как о том, надо ли подрезать розы и не пора ли разделять корневища ирисов. Вот тогда-то я наконец отдохну…» Она была уверена, что Кайл не будет ее особенно беспокоить. Думать о муже нынче было все равно что звонить в надтреснутый колокол. Когда-то его имя звучало в ее сердце, как песня, но теперь ей не хотелось даже мысленно произносить его. Или слышать, как его произносят другие. «Любовь, — подумала она отрешенно, — увы, держится на материальных ценностях и на праве ими распоряжаться. Семейный лад, супружеская любовь… даже любовь ко мне собственной дочери. Люди начинают любить тебя, когда ты отказываешься от власти в их пользу… Как смешно…» На самом деле было не очень смешно. С тех пор как Кефрия открыла для себя эту истину, ей сделалось все равно, любил ли ее кто-нибудь.