"Конечно, правда, - мрачно сказал Персуорден и добавил: - Я ни разу в жизни не был в Венеции".
И встал, потому как давно уже было время ехать, и под надзором бесстрастных черных слуг они надели бархатные плащи и маски, подобно актерам перед выходом на сцену, да они и были - актеры; а потом встали рядом, чтобы сопоставить одинаковые отражения в двух больших раззолоченных зеркалах между пальмами. Колючие смешки Пьера Бальбза, изысканные пошлости Тото; они вышли, пересмеиваясь, и вдохнули чистый ночной воздух, инквизиторы наслаждения и боли, александрийцы...
Машины приняли их, заботливые слуги и шоферы усадили их поудобнее, осторожно, как штуки драгоценных тканей или тюки с пряностями, нежно, как оранжерейные цветы. "Я чувствую себя таким хрупким, - пропищал Тото в бархатных объятиях шофера. - Этой стороною вверх, пожалуйста; осторожно, не уроните. Иногда я и сам теряюсь, которой же все-таки стороной вверх?" Мне кажется, он был единственный во всем Городе человек, до сих пор не знавший ответа на свой вопрос.
Когда машина тронулась, Жюстин наклонилась вперед и потянула его за рукав. "Есть разговор, только шепотом", - сказала она тихо, хотя подслушивать их все равно было некому: Нессим с Нарузом говорили о чем-то своем, и достаточно резко (голос Наруза с характерным мальчишеским надломом), Атэна была занята Пьером, мелодичный смех. "Тото... послушай, окажи мне услугу сегодня ночью, очень меня обяжешь. Я тебя пометила мелом, вот здесь, сзади, на рукаве. Позднее, когда бал начнется, я отдам тебе мое кольцо. Ш-ш. Я хочу исчезнуть на час или около того. Тихо, перестань хихикать". Тото повизгивал, задыхаясь, из-под бархатного капюшона. "А ты сможешь заводить шашни с кем тебе угодно, дорогой Тото, и все от моего имени. Ты согласен?"
Он откинул капюшон - на лице восторг, в глазах пляшут чертики, губы в скользкой злой улыбке сводника. "Конечно!" - прошептал он в ответ, весь уже захваченный, весь предвкушение. Безликий клобук - голос Жюстин, как голос оракула, наделил его своей особой красотой, красотой черепа, - кивал ему сквозь заверть бликов пролетающих в окошке фонарей. Болтовня и смех в машине, как тишина пустыни, оберегали разговор от посторонних. "Так ты согласен?" - "Ну, разумеется, моя дорогая".
Двоих мужчин в масках на переднем сиденье можно было бы принять за средневековых аббатов - привычный спор о теологических тонкостях. Атэна, оглушенная и поглощенная сама собой, болтала с Пьером. "Конечно, конечно!"
Жюстин взяла его за руку и перевернула задом наперед рукав, чтобы показать меловую метку. "Так я на тебя рассчитываю, - с той же властной хрипотцою в голосе и по-прежнему шепотом. - Не подведи меня!" Он тоже схватил ее за руку, поднес к губам игривым жестом купидона и поцеловал кольцо, снятое когда-то с пальца скелета византийского юноши, как целуют икону, свершившую наконец желанное, долгожданное чудо: ему предстояло из мужчины стать женщиной. Рассмеявшись вдруг, он едва ли не крикнул: "И что бы я ни натворил - грех падет на твою голову. Ты проведешь остаток дней..."