"Но я, знаешь ли, склонна к дурным предчувствиям; они-то и спасли меня от вышеупомянутого юноши, который, должна признать, был красив и весьма неглуп и как любовник скрасил бы мне, наверное, если и не жизнь, то хотя бы это лето. Но когда я увидела его картины, душа створожилась во мне, окаменела и тихо отошла в сторонку; я в них увидела его - насквозь, как графолог видит человека по почерку или физиогномист - по лицу. Я увидела слабость, и бедность духа, и вдобавок злую волю. И я сказала ему "прости" прямо там и тогда. Бедняга все бежал за мной и спрашивал без передышки: "Я чем-то тебя обидел, я что-то сказал не то?" Что я могла ему ответить - он с обидой этой ничего не мог поделать, кроме как изжить ее, изрисовать постепенно; но для этого нужно, чтобы он хотя бы понял, в чем дело".
"Я вернулась домой, закрылась на засов, и мне вдруг стало так хорошо... Он пришел в полночь и попробовал открыть дверь. Я крикнула: "Убирайся!" - и он ушел. Утром я увидела, как он садится в автобус, но даже не помахала ему на прощанье. Я отправилась в городок за продуктами и поймала себя на том, что насвистываю этак счастливо, да что там, чуть не танцую! Как хорошо, когда вдруг одержишь победу над душой-изменницей! Я вернулась домой, прямо с порога схватилась за кисть и начала картину, которая уже целый месяц не давала мне покоя; все пути вдруг открылись, все краски заиграли. Как будто убрали с дороги камень. Разве не бедному нашему другу-художнику я этим обязана; как полезны иногда бывают несостоявшиеся романы! Вот пишу тебе, а сама все напеваю..."
"Еще позже: перечитывала твое письмо - послушай, что ты все ходишь кругами около Персуорденовой смерти? Это для меня загадка и даже отдает чем-то вульгарным. Разве твое дело - или мое - выносить по данному случаю какие-то приговоры? Единственное наше право - знать, что в искусстве он свой барьер взял. Что же до прочего - это, извини, его частная собственность. И нам следует не только уважать его права здесь, но и в меру наших сил помогать ему охранять их от посягательств разных прочих. Его тайны - это его тайны, в конце-то концов; ведь то, что видели мы все, была всего лишь маска человека, а носил ее художник (так его же собственный персонаж, Парр, безнадежный сенсуалист из второго тома, оказывается в конце концов автором той фрески, "Тайной вечери", о которой там было столько споров - помнишь?)".
"Вот так же точно и сам Персуорден унес с собой в могилу тайну повседневности своей, оставив нам только книги, чтоб было чем восхищаться, и автоэпитафию, чтоб было над чем поломать голову: "Здесь покоится незваный гость с Востока"".