Но если хочешь идти вперед, сперва научись возвращаться: я ведь не соврал о них ни единым словом, отнюдь. Просто я многого не знал, когда писал. Я смог лишь набросать эскиз - так восстанавливают картину ушедшей цивилизации, имея перед глазами лишь несколько разбитых ваз, табличку с письменами, амулет, десяток человеческих скелетов, улыбку золотой погребальной маски.
* * *
"У наших жизней вместо фундамента, - прочитал я у Персуордена, две-три фундаментальные условности. Наша точка зрения на мир зависит от положения в пространстве и во времени - вовсе не от личной нашей уникальности, как бы нам того ни хотелось. Так что любая интерпретация реальности предопределена исходной точкой. Пару шагов к востоку или к западу - и вся картина меняется". Что-то в этом духе...
Что до человеческих характеров, идет ли речь о реальных людях или о персонажах, - таких зверей в природе нет. Всякая душа по сути есть муравейник противоречивых побуждений. Личность как нечто единое и стабильное - иллюзия, но иллюзия необходимая, если уж нам суждено любить!
Что же остается неизменным... к примеру, предсказуем робкий поцелуй Мелиссы (неумелый, как первопечатная книга) или нахмуренные брови Жюстин и тень от них на сверкающих темных глазах - глазницы сфинкса в полдень. "В конце концов, - пишет Персуорден, - все окажется истинным, и о каждом из нас. Святой и Грешник - товарищи по несчастью". Он прав.
Я изо всех сил стараюсь не утратить веру в себя как в реальность...
* * *
Выдержка из последнего письма, полученного мной от Бальтазара: "Часто думаю о тебе, и не без толики мрачного юмора. Ты удрал на свой остров, прихватив с собою - как тебе кажется - все, что касается нас и наших жизней. Не сомневаюсь, теперь ты вершишь над нами свой бумажный суд, все писатели одинаковы. Я бы хотел взглянуть на результат. Должно получиться нечто похожее на истину: я имею в виду ту расхожую монету, которой я могу насыпать тебе по горстке на каждого - включая и тебя, не сомневайся. Или истину в духе Клеа (она в Париже и уже перестала мне писать). Я так и вижу тебя, мудрую голову, склонившуюся над "Mнurs", над дневниками Жюстин, Нессима и пр., ты уверен, что истину следует искать именно там. Чушь! Чушь! Дневник последний источник, к коему следует прибегать, если хочешь узнать о человеке правду. Ни у кого не хватает смелости выложить все до конца - на бумаге: по крайней мере там, где речь заходит о любви. Знаешь, кого Жюстин любила в действительности? Тебе-то казалось - тебя, не так ли? Покайся!"
Я ответил ему - просто отправив на его адрес увесистую стопку бумаги, выросшую мало-помалу под медленным моим пером. Ничтоже сумняшеся я озаглавил ее - "Жюстин", хотя "Cahiers"* ["Тетради" (фр.). Здесь и далее прим. переводчика.] подошло бы не хуже. С тех пор минуло шесть месяцев благословенное молчание. Я радуюсь: раз мой критик молчит, значит, я удовлетворил его.