"После акта физической любви в ее душе больше не оставалось привкуса разочарования и боли, оставался - смех; Персуорден злил ее и дразнил, но вот она уже улыбалась очередной его вывернутой наизнанку фразе - при том, что глубже, еще глубже жила тупая боль от постоянной мысли: ей никогда не догнать его, никогда он ее к себе не пустит, он даже другом ей не станет никогда, разве что на тех условиях, что поставит сам. Он предлагал ей страсть без близости, без сострадания - и, странно, его поцелуи оттого лишь сильней возбуждали ее. Был в них здоровый бездумный голод - так прибежавший к вечеру домой ребенок вгрызается зубами в яблоко. Конечно, ей хотелось, чтобы все было иначе, но говорили в ней и иные голоса (где-то в темном уголке ее души жила порядочная женщина), отнюдь не желавшие, чтобы он выходил из окопов, сдавал, так сказать, позиции. Как и все женщины, Жюстин терпеть не могла тех, в ком всегда могла быть уверена; и не забывай, ей никогда еще не случалось встретить человека, которым она могла бы всерьез восхищаться, - пусть эта мысль и покажется тебе странной. И вот наконец перед ней такой человек, и она, при всем своем желании, не смогла бы наказать его, изменив ему, - невыносимая, но и восхитительная новизна. Женщины очень глупы, столь же глупы, сколь глубоки".
"Он провоцировал ее на новые, незнакомые чувства - и это ее удивляло. Порой самые незамысловатые; однажды она обнаружила, что ее любовь распространяется и на неодушевленные предметы, так или иначе с ним связанные, типа его старой пенковой трубки с изрядно изгрызенным чубуком. Или старой же шляпы, выцветшей и бесформенной, - она висела на гвоздике за дверью, как писанный акварелью портрет владельца. Она подбирала и хранила те вещи, до которых он просто дотрагивался - или выбрасывал. Она приходила в ярость от собственной рабской зависимости - когда ловила себя на том, что гладит одну из его старых записных книжек, нежно, как его кожу, или считывает пальцем, букву за буквой, фразы (из Стендаля), написанные им помазком на зеркале в ванной: "Если хочешь открыть новый принцип, тебе придется заниматься анатомией" и "Великие души нужно кормить"".
"Как-то раз она застала у него в постели арабскую проститутку (сам он в это время брился в другой комнате и насвистывал мотив из Доницетти) и очень удивилась, обнаружив в себе не ревность, но любопытство. Она уселась на кровать, прижала руки несчастной своей жертвы к подушке и учинила ей форменный допрос: что та чувствовала, когда была с ним? Девчонка, конечно же, вусмерть перепугалась. "Я не сержусь на тебя, - успокаивала ее Жюстин, едва ли не утирая ей слезы. - Мне просто интересно. Давай так: я спрашиваю ты отвечаешь"".