— Я очень беспокоился: сегодня вечером я вернулся в Ато Гранде со стадом и узнал, что Баррера посылал сюда людей. Мне не дали уехать на лошади, но, как только началась попойка, я взял лодку и — был таков. Зачем приезжали эти разбойники?
— Отнять у меня галантерею, — скромно ответил дои Рафо.
— И чем кончилось дело, Грисельда?
— Ничем, но могла завязаться драка, потому что приезжий полез на них с ножом. Ужас! Мы так кричали!.. Проходи в дом, — прибавила хозяйка, бледная, дрожащая, — и пока согреют кофе, вынеси свой гамак на террасу: в комнате со мной спит сеньора.
— Ничего не придумывайте, мы с Алисией уйдем под навес, — произнес я, выходя на террасу.
— Вы здесь не хозяин, — ответила Грисельда, — Познакомьтесь, это мой муж.
— Ваш покорный слуга, — отвечал тот, обнимая меня. — Можете на меня положиться. Для меня достаточно, что вы друг дона Рафаэля.
— А если бы ты видел, с какой он женщиной приехал! Румяная, как мерей![23] А руки — только шелк кроить. Она научит меня всем модам.
— Можете распоряжаться вашими новыми слугами, — повторил Франко.
Он был худ и бледен, среднего роста, немного выше меня. Его фамилия соответствовала его характеру;[24] лицо и слова его были, впрочем, не так красноречивы, как сердце. Благородные черты лица, правильное произношение и манера подавать руку указывали на хорошее воспитание и обличали в нем человека, не выросшего в пампе, а пришедшего в нее.
— Вы уроженец Антиокии?
— Да, сеньор. Я некоторое время учился в Боготе, поступил потом в армию; меня назначили в гарнизон Арауки, но я дезертировал после ссоры с капитаном. Оттуда я и приехал с Грисельдой, расчистил усадьбу и теперь не оставлю это ранчо ни за что на свете. — И он повторил: — Ни за что на свете!
Грисельда сделала кислую гримасу, но промолчала. Под предлогом, что ей нужно одеться, — она выбежала встречать мужа полураздетой, — она ушла к себе, загораживая ладонью колеблющийся огонек свечи.
Больше она не возвращалась.
А тем временем старая Тьяна разожгла сложенный из трех камней очаг, над которым висел на проволоке котел. В теплом мерцании света мы сели в кружок на корни бамбука и черепа кайманов, служившие сиденьями. Приехавший с Франко мулат дружелюбно оглядывал меня, положив на голые колени двустволку. Одежда на нем промокла, он засучил штаны и выжимал из них воду на мускулистые икры. Звали его Антонио Корреа. Это был сын Себастьяны; спина мулата была так широка и так крепка была его грудь, что он походил на туземного идола.
— Мама, — сказал он, почесывая голову, — какой это смутьян распустил в поместье у Субьеты слух насчет товаров дона Рафо?