Кларита на минуту задумалась. Опустив глаза, она теребила шнурок от ключа.
— Возьми свое золото!
— Я подарил тебе его, а если ты не принимаешь подарка, оставь себе эти деньги как плату за твои заботы обо мне во время болезни.
— Лучше бы тебе умереть тогда!
Кларита убежала в кухню, где музыканты пили гуарапо.[29] Оттуда она крикнула намеренно громко, так, чтобы я слышал:
— Передайте Баррере, что я еду с ним!
И, скрывая свою досаду, принялась под шутки и аплодисменты пеонов так лихо отбивать чечетку, что подол ее юбки взлетал выше колен.
Сердце мое, освобожденное от муки беспокойства, забилось вольнее. Меня огорчало лишь то, что я обидел Алисию; но какой сладкой была мысль о примирении, сладкой, как аромат трав, как первый проблеск зари! От всего нашего прошлого останутся в памяти только невзгоды, потому что душа человека, подобно ветвям дерева, не сохраняет следа былых цветений; сохраняются лишь раны, рассекшие кору. Нам суждено достигнуть предела и в счастье и в несчастье, а потом, если судьба и разделит наши пути, нас сблизят воспоминания при виде терниев, похожих на те, какие ранили нас когда-то, далей, подобных тем, какие открывались нашим взорам, пока нам грезилось, что мы любим друг друга, что наша любовь бессмертна.
Мне даже хотелось остаться навсегда в этих влекущих к себе саваннах, жить с Алисией в уютном домике, который я построю собственными руками на берегу темноводной реки, на одном из зеленых холмов, увенчанных пальмами, или у прозрачного пруда. Вечерами к дому будут собираться стада, а я, покуривая на пороге, словно первобытный патриарх, с душой, смягченной грустной прелестью пейзажа, буду смотреть, как исчезает солнце за далеким горизонтом, где рождается ночь, и, свободный от тщетных стремления, от обмана эфемерных успехов, ограничу пределы своих желаний тем, что видят мои глаза, буду наслаждаться крестьянским трудом, моей созвучностью с природой.
К чему города? Быть может, источник моего поэтического вдохновения — в тайне нетронутых лесов, в ласке свежего ветерка, в неведомом языке вещей, в том, что говорит скале, прощаясь, убегающая волна, в том, что говорит румяная заря озерам, в том, что говорит звезда хранящим торжественное молчание небесам. И мне хотелось остаться вместе с Алисией здесь, в этих льяносах, состариться, любуясь на юность детей, следить за уходящими днями, чувствовать душевное успокоение среди полных буйного сока столетних деревьев, пока мне не придется заплакать над ее трупом или ей над моим.
Франко решил, что мне нельзя выезжать в степь — я растравлю себе рану, и может начаться гангрена. Да и лошадей мало, лучше предоставить их опытным вакеро. Последний довод горько обидел меня.